Рахиль

- Пока бегали по всей Москве за этим норвежцем, - объяснил он через минуту, - простудились всем отделом. Слышишь, какой у меня голос? Совсем другой. Гундит, как француз.

Меня слегка удивила та отстраненность, с которой он говорил о своем голосе, используя форму глагола в третьем лице, но в конце концов это были его личные взаимоотношения с собственным организмом. Я в них вмешиваться не хотел. Не в таком состоянии. К тому же я понятия не имел, какой голос у него был до этого. Я что, диктофон - запоминать голоса?

- Давай еще по одной махнем... Вот, пусть она здесь стоит. А то заразишься от меня - будешь тоже гундеть на своих семинарах.

Он поставил лампу между нами на стол и включил шнур в розетку.

- Убьет всех бактерий. Только не забудь мне напомнить - надо выключить ее через десять минут. Сгорим, если долго будет работать... Ты хорошо загораешь?

- Нет, у меня кожа плохая. Веснушки.

- Облазишь?

- Да я, в общем-то, редко хожу на пляж. В детстве только ходил. Мама загорать очень любила.

- Понятно. - Он до краев налил обе рюмки. - Ну за тебя...

Через мгновение он легко выдохнул, подцепил вилкой кружок колбасы, зажмурился, откусил, посмотрел на меня и подмигнул веселым, слегка увлажнившимся глазом.

- Ну так гоняли в детстве за то, что еврей? Или давал сдачи?

- Я не помню.

- Да ладно, профессор. Какой там не помнишь! Со скрипочкой, наверное, в музыкальную школу ходил. А они тебя во дворе уже поджидали.

- Я не помню.

Воспоминания прекрасны только тогда, когда ты не делишь их с остальными. Надежность швейцарского банка. Или сверхзасекреченного компьютера американских спецслужб. Как в голливудском кино.

"Введите код доступа".

К тому же глагол "поджидали" не очень успешно маскировал слово "жид". Оно просвечивало, как оттопыренные уши, глаза навыкате и рыжие волосы.

"А ну-ка, жиденок, иди сюда! Скажи матерное слово".

Сколько мне было тогда? Года четыре? От этого, очевидно, и рождалось недоумение. Слишком рано, чтобы понять - жизнь не сахар. Со всей невозможностью произнести этот "сахар" и не картавить в конце. Никто ведь не понимает, насколько иронично обошлась с тобою судьба. В этническом смысле. Поэтому постоянное давление. И ты должен выбрать в итоге - еврей ты или нет.

Но бабушка сказала: "Все чепуха. Люди должны быть разными". И это тоже было не совсем понятно. Почти как слово "жиденок".

Зато удивительная радость, когда потом узнаешь вдруг, что Жид - это еще и знаменитый французский писатель. Забавно, с каких вещей может начаться интерес к мировой литературе.

- Ну не хочешь рассказывать - не надо, - сказал Николай. - Ты пей, а то у нас тут сбросили одного с моста.

- Как сбросили?

- Очень просто. Тару задерживал! - Он рассмеялся. - Ты чего приуныл? У нас же с тобой вечеринка. А? Вечеринка или где? Давай, не молчи, профессор. Поддержи беседу. Помнишь анекдот про поручика Ржевского? Как он в лодке веслом беседу поддерживал...

Наливая себе следующую рюмку, Николай продолжал смеяться, но ни одной капли на стол не пролил.

- Видал? Как прецизионный станок! Ковровая бомбардировка высокой точности! Ну ты что, обиделся, что я про евреев тебя спросил? Брось!

- Нет, нет, все в порядке, - сказал я.

Но был еще Сеня. Когда учились во втором классе, он громким шепотом рассказывал мне в мужском туалете, что его должны были назвать Соломоном, как дедушку, но не назвали.

Хотя Сеня тоже было еще то русское имя. Плюс неуклюжий и толстый, и рот всегда приоткрыт. В общем, мое спасение.

Потому что хватало его. За мной бегать по школьному двору было уже не так интересно. И пинать, чтобы сзади на брюках остался полный след. Для такого пинка надо было бить не носочком, как по мячу, а скорее толкать подошвой, так чтобы Сеня непременно рухнул лицом вперед. Как бы лягаться. И, главное, чтобы он не ожидал. Потому что иначе крепко расставит ноги и уже не упадет. Тогда не смешно. А отпечатков Сеня никогда не стряхивал со штанов. Так и ходил целый день. И вовсе не от неряшливости. В свои восемь лет он к этому уже относился как к серьезному документу. Есть отпечаток на заднице значит, на сегодня уже получил. Так что можете быть свободны. Это был его дневной пропуск.

Я иногда испытывал мучительную неловкость, когда видел, как сзади к нему подкрадывается кто-то из них, но не мог дать ему знать об этом, потому что с ними у меня тоже была негласная договоренность. Я не имел права предупреждать его. В их глазах я стоял выше, чем он. Стыдно, но тогда я этим немного даже гордился. Поэтому продолжал разговаривать с ним как ни в чем не бывало, а потом делал быстрый шаг в сторону, чтобы он упал не на меня. Впрочем, Сеня на мое поведение не обижался. Он просто считал, что мне повезло больше, чем ему, и абсолютно на меня не рассчитывал. Вставал и отряхивал колени. Очевидно, он понимал, что падать ему еще долго предстоит в одиночку.