Рахиль

- Но я думал... тебе не сложно...

- Да? Как органы дискредитировать - это нормально, а как помогать сразу "тебе не сложно". Молодец. Пять баллов.

- Я никого не дискредитировал...

- Перестань! Думаешь, я не знаю, о чем ты на своих лекциях без конца говоришь? "КГБ - то, КГБ - се". Рассказывал бы им про своих Шекспиров. Тебе за что деньги платят?

- Откуда ты можешь знать, о чем я там говорю?

- Брось! Не прикидывайся ребенком. У меня работа такая. Стучали и всегда будут стучать. А ты и разговорился. Думаешь, демократия - так теперь давай на каждом углу языком трепать? Ну и что с того, что я тебе насолил? Чего ты на всю контору-то ополчился? Там же у тебя дети сидят. С неокрепшим сознанием. А в стране еще неизвестно, как повернется. Ты им жизнь можешь испортить. Головой думай! Я ведь не один эти бумажки читаю.

- Они что, передают кому-то мои слова?

Я смотрел на него и не мог поверить.

- Хватит, - сказал он. - Разговор окончен. Ты, видимо, точно идиот. Ах, черт! Что же ты не напомнил выключить лампу?!

Он дернулся через весь стол, опрокинул бутылку и выдернул из розетки шнур.

- Говорил же тебе - сгорим! Надо было десять минут - не больше! Ты чем думал? Идиот! Тупица несчастный!..

Утром я проснулся от боли в правом глазу. Люба промыла мне его чаем и сказала, что сетчатка, наверное, сожжена. Правая половина лица у меня была красная, как помидор.

Выходя из кабинета врача, я наткнулся на Николая. Он держался рукой за левый глаз и печально смотрел на меня правым. Вся левая часть лица у него была пунцовой.

- Красавчик, - сказал он. - Нам теперь можно с тобой в цирке выступать. Смешной будет номер.

- Как ты меня нашел?

- Цыганка погадала. У врача там еще кто-нибудь есть?

- Нет, никого. Но здесь только по прописке. Ты что, тоже в этом районе живешь?

- "Мой адрес - не дом и не улица". Ты ансамбль "Самоцветы" в молодости любил?

Я посторонился, и он шагнул в кабинет. Двигаясь к лестнице по коридору, я вдруг представил себе, как удивится сейчас окулист, и не смог удержать улыбки.

- Эй, профессор! - раздался у меня за спиной голос Николая.

Обернувшись, я увидел, как он выглядывает из приоткрытой двери.

- Ты подожди уходить. У меня к тебе дело. Поможешь мне кое в чем.

* * *

Все это происшествие с Николаем было одним сплошным несоответствием. Вернее, с одной стороны - чего тут было и ожидать, когда идешь с просьбой к этим людям? Но с другой - все равно чувствовался какой-то диссонанс, несовпадение двух выкроек. Такая общая неровность краев. Как будто ждал чего-то иного.

Реальность редко совпадает сама с собой. Но это не страшно. Гораздо хуже, когда ты не совпадаешь. И отнюдь не с реальностью. Не можешь совместить свои собственные контуры с ускользающим драгоценным собой. Болезненная ситуация, ведущая к ситуации смерти. И окаменения.

Как в случае с памятником. Он хоть ни в каком смысле и не является человеком, но зато активно имеет его в виду. Стремится к совмещению очертаний. Включая динамические моменты в виде струящейся по каменному лицу дождевой воды. Которая в пространстве метафоры изо всех сил прикидывается слезами. Но безуспешно. Контуры не совпадут.

Эти мысли впервые пришли мне в голову в Киевской лавре. Концепция несоответствия вещи самой себе. И явлений. И возрастов.

Я смотрел тогда на крошечные иконки, которые продавались в магазине с белыми стенами, и думал сразу о всех святых - сколько им было лет, когда это с ними случилось, то есть все это кипящее масло, дикие звери, любопытство случайных и неслучайных зрителей, колья, крючья, наматывание кишок, топоры. Судя по изображениям - в среднем лет пятьдесят, не меньше. Но тут ведь явно требуются наивность и жизнелюбие значительно более молодого человека. Для крючьев и топоров. Революция делается порывистым сердцем. Тем более если она победила на целые две тысячи лет, а не просто перегородила полицейскими кордонами, скажем, Париж на неделю, чтобы молодежь могла побить стекла, покричать и попеть на улицах все самое любимое из "Битлз".

Тогда в Киевской лавре я решил, что им всем было не больше двадцати пяти. Максимум двадцать восемь. Потому что в тридцать человек уже готов обсудить с обществом условия капитуляции. Своей, разумеется. Заставить капитулировать общество в этом возрасте за всю историю смогли всего два-три человека.