Рахиль

Зато именно мне пришла в голову мысль ставить отпечаток подошвы ему на брюки заранее. Мы встречались по дороге в школу, заходили за деревянные кладовки, Сеня снимал свой ботинок, и, пока он неуклюже балансировал на одной ноге, я, как почтальон, проставлял ему на заднице штемпель. Моим ботинком для этой цели мы никогда не пользовались. Сене было плевать, и, может быть, он даже был бы доволен, потому что тогда ему не пришлось бы размахивать руками и подпрыгивать, пытаясь устоять на одной ноге, но я свой ботинок из этой комбинации решительно исключил. Достаточно было моего преимущественного положения в иерархии 2 "Б" класса. Поэтому руками все-таки размахивал он, а не я.

Потом мы с ним еще встретились на военных сборах в шестьдесят седьмом году, когда институтских преподавателей загнали на двухмесячную переподготовку. Сеня работал в Институте стали и сплавов, и, насколько я знал, дела у него там шли вполне хорошо. К этому возрасту его неуклюжесть совершенно пропала, уступив место огромному росту, широким плечам и уверенным, сильным движениям. Но его слегка насмешливый и понимающий взгляд по-прежнему был на месте. Очевидно, он все-таки помнил этот мой шаг в сторону, когда мы с ним стояли там, в прошлом, и болтали о том о сем.

Израильтяне в тот год вели войну с Египтом, и, несмотря на то что мы официально поддерживали арабов, военные не скрывали своего уважения перед боевыми успехами "сионистских агрессоров". Выстроив нас на плацу, полковник Сизый делал несколько шагов вдоль строя и неизменно останавливался рядом с Сеней, который, как башня, возвышался на правом фланге.

"Рядовой Шапиро, два шага вперед", - говорил полковник, и Сеня четко, как на параде, тянул носочек, впечатывая сапог в поблескивающий от летней утренней влаги асфальт. Практически каждый день у нас начинался с того, что Сизый выводил Сеню вперед, и тот умело и с удовольствием показывал нам приемы строевой подготовки.

"Учитесь, - говорил полковник. - Думаете, зря, что ли, они сожгли на прошлой неделе всю эту танковую колонну? А у египтян, между прочим, наши инструктора. И они там тоже не груши околачивают".

Меня за два месяца полковник ни разу перед строем не вызывал.

- Але, профессор, ты еще здесь? - сказал Николай, гася в пепельнице сигарету. - У меня такое ощущение, будто я разговариваю сам с собой. Даю, знаешь, немного такого шизика... У тебя, кстати, говорят, первая жена в психушке лежала. Расскажи. Говорят, с ножом на тебя покушалась.

А вот и тема жертвоприношения. Интересный у нас разговор. Авраам и сын его Исаак. Божий агнец. Соломон Аркадьевич потом целый день ходил бледный. Держался за сердце. Интересно, за что я должен был держаться?

"И сказал Авраам отрокам своим: останьтесь вы здесь с ослом; а я и сын пойдем туда и поклонимся, и возвратимся к вам".

Лукавил старичок.

На втором или на третьем курсе пришла новая преподавательница русской литературы. Курила во время лекций, надрывно откашливалась и спрашивала нас про Достоевского.

"А какая была фамилия у Настасьи Филипповны в "Идиоте"?

Но мы не знали, потому что фамилия упоминалась только один раз. Кто же на втором курсе будет читать так внимательно?

"Барашкова, - говорила она и выпускала дым в форточку. - Понимаете? Агнец на заклание. Поэтому Рогожин должен ее зарезать. Так придумано".

Вот и не верь после этого в знаки. Открытым текстом тебе говорят - будь начеку. Семиотика. Люба, наверняка, уже к этому времени приехала из своего Приморья. Хотя сколько нас там сидело, на этой лекции? Целый курс. Ко всем, что ли, потом ночью с ножиком приходили?

"Любимых убивают все".

Гипербола, разумеется, но в чем-то Уайльд не ошибся. Ни в одном музее потом не мог смотреть на картины с Авраамом и Исааком. Как они там идут. Или разводят костер. Сразу уходил в другой зал. Отчего у художников такой интерес к этой теме?

"Смотрите, - сказал наутро Соломон Аркадьевич, - вся подушка изрезана. Просто в клочья".

Открываешь глаза и уворачиваешься. Быстро-быстро. Дядя Вениамин в детстве на эту тему любил говорить: "Реакция есть - дети будут". И похохатывал. Оказалось, не врал.

- Ну так что? Расскажешь? - сказал Николай. - Чего у вас там произошло?

- Ты знаешь, я как раз хотел с тобой на эту тему поговорить... Я затем и звонил... То есть не совсем на эту... но, в общем, про Любовь...

- Про какую любовь? - быстро перебил он. - Про твои отношения с Натальей?

- Нет, про Любовь Соломоновну. Ее так зовут... Мою первую жену... Любовь Соломоновна...

- А... Понятно. А то я вдруг подумал...

- Нет, нет, что ты! Это не обсуждается. Я и не хотел об этом совсем говорить. Я насчет Любови Соломоновны... И насчет Дины...

- Дины? А это еще кто?

- Дина - моя невестка. У нее большая беда...

- Так-так, стоп, подожди. Надо тогда еще налить. А то я вижу - ты наконец разговорился.

После того как я изложил ему свою просьбу - сбивчиво, бестолково и сглатывая пересохшим горлом так, что дергалось все лицо, - Николай посидел молча, закурил, посмотрел на меня и усмехнулся:

- Ух ты какой, профессор! Молчал, молчал, всю мою водку выпил, а теперь я должен тебе помогать.