Рахиль

"Ну ты мечешь, студент! - проговорил, задыхаясь, Гоша-Жорик. - Как спутник на орбите".

Он согнулся и, упираясь руками в колени, помотал головой.

"Ты... никого не порезал?" - сказал я, пытаясь перевести дыхание.

"Ну и дурак ты, Гоша", - точно так же запыхавшись, выговорила Вера.

"Сама ты! - ответил Гоша. - Валерка только-только в армию загремел, а ты уже по курсантам скачешь".

"Не твое дело, дурак".

"Еще раз скажешь "дурак" - я тебе в ухо двину".

"Пошел ты! - Она несильно пнула его по ноге. - С тобой свяжись - точно в тюрьму посадят".

Она повернулась ко мне:

"Я же только до двери просила меня довести. А вы притащили этого идиота!"

"Ты теперь моя девушка, - все еще не выпрямляясь, сказал Гоша. - Меня Валерка просил за тобой присмотреть".

"Ага, разбежался! Сидишь у себя в дурдоме - вот и сиди. И Валерку своего после армии можешь позвать туда же... А вам большое спасибо, язвительно сказала она, снова поворачиваясь в мою сторону. - Как я теперь там в следующий раз появлюсь? И так дежурный офицер пускать не хотел. Говорит - из-за вас одни драки".

"Но я же не знал..." - сказал я.

"Да, да. Целуйтесь теперь со своим Гошей!"

Она развернулась и быстро пошла в сторону стадиона "Динамо". Платье у нее на спине распахнулось, обнажив полоски бюстгальтера, но она уже не помнила ни о чем.

"Эй, стой! - крикнул Гоша. - Стой!"

Она, не оборачиваясь, показала в нашу сторону фигу.

"Вот дура! - сказал он. - Ну ладно, сама потом прибежит... А чего это она говорила, чтоб мы с тобой целовались? Вы что, целоваться с ней собрались?"

Голос его зазвучал настороженно.

"Да нет. Просто она попросила меня проводить ее до двери".

"А чего ты тогда к ней так прижимался? Откуда ты ее знаешь?"

"Я ее не знаю. Первый раз сегодня увидел".

"Да? А то смотри у меня, студент. Порежу на тряпочки".

Мы помолчали.

"Ты зачем бритву туда принес?" - наконец сказал я.

"А ты хотел, чтобы они нас урыли?"

"А если бы порезал кого-нибудь?"

"Я и порезал".

Над головой у нас от резкого порыва ветра зашумели кроны деревьев. Где-то невдалеке два раза прогудел автомобиль.

"Не дрейфь, - сказал Гоша. - Это же я порезал. Ты тут совсем ни при чем... Хотя бритва, конечно, твоя... Зря ты мне ее оставил. Я же сумасшедший".

"Насмерть?" - спросил я, практически ничего не соображая.

"Откуда мне знать? Кровищи вроде бы много. Ладно, пошли. Надо возвращаться в больницу".

Запинаясь и не разбирая дороги, я двинулся следом за ним, но потом в хаосе завертевшихся у меня в голове обрывков мыслей, панического страха и каких-то незавершенных чужих фраз я вдруг вспомнил о своем однокурснике.

"Ты адрес ему сказал?! - зашипел на меня Гоша. - Тогда нам кранты. Понаедут кудрявые".

Так он называл милиционеров из-за их коротких стрижек.

"Слушай, у тебя деньги есть?"

"Зарплату вчера давали", - сказал я.

"Молодца. Двигаем на Киевский. В шесть утра будет поезд".

На вокзале он забрался с ногами на лавку и тут же уснул, а я всю ночь вертел головой, провожая взглядом каждого патрульного милиционера. Впервые за несколько месяцев мысли о моей Рахили покинули меня. Оставили рядом с безмятежно сопевшим Гошей.

* * *

Обещанный Гошей-Жориком киевский рай обернулся безденежьем, проливным дождем, двумя мохеровыми кепками и огромным листом фанеры. Зарплаты, полученной накануне нашего бегства из Москвы, хватило совсем ненадолго. У моего спутника оказались весьма дорогие привычки. Первые три дня мы обитали в самых шикарных ресторанах. Гоша щедро раздавал мои деньги официантам, подмигивая мне каждый раз, как будто между нами был какой-то тайный сговор и как будто от этого подмигивания денег в моих карманах должно было становиться все больше. Но их становилось все меньше, а улицы Киева все сильнее напоминали каналы Венеции. Хотя я там никогда не был, чтобы судить наверняка. И даже подозревал, что теперь никогда и не буду.

Потому что то ли из-за дождя, который никак не мог кончиться, то ли из-за бездомной неприкаянности и постоянного присутствия Гоши-Жорика, а может быть, из-за картин драки с курсантами, вертевшихся у меня в голове почему-то задом наперед, как в неисправном кинопроекторе, со мной стало происходить что-то странное. Мой мозг отказывался воспринимать реальность всю целиком и вместо этого впускал ее лишь урывками. Фрагменты менялись местами, выскакивали из своих гнезд, лица переходили от одного человека другому, улицы путались, Гоша-Жорик болтал, кто-то смеялся, и, кажется, это был я, мозаика не совпадала, и весь предполагаемо реальный мир стал ускользать от меня, как знаки препинания с печатной машинки Джойса. Впрочем, быть может, я всего-навсего заболел. Кажется, Жорик посмотрел на меня в какой-то подворотне и неожиданным голосом Робертино Лоретти сказал: "Эй, да ты весь горишь, крендель!" Или потрогал, а не сказал.