Ракушка на шляпе, или Путешествие по святым местам Атлантиды

Настоящее ее имя (спустя век мы уже никого не смутим) — Оливия Шекспир. Она была хорошо образована, знала французский и итальянский, пробовала писать прозу и увлекалась поэзией. Со скучным мужем-адвокатом у нее давно не было ничего общего. Она влюбилась в Йейтса, и их дружба со временем переросла в роман. По многим причинам, Оливия не могла развестись, и они решили встречаться, не афишируя свою связь. Вот тогда и была снята квартира на Уобурн-уок. Йейтс признается, что на первом свидании он «так переволновался, что оказался не способен ни на что». Неудачным было и второе свидание. Только на третий раз чуткость и нежность Оливии помогли преодолеть этот барьер, и наступили дни взаимного счастья. Так Йейтс был посвящен в тайны Венеры — и стал «the Initiate» и в этом смысле тоже.

Роман с Оливией Шекспир (это была первая реальная женщина в его жизни) длился около года; но в какой-то момент его роковая безответная любовь Мод Гонн снова оказалась в Лондоне и ее привычная власть над душой поэта начала разрывать его надвое. Оливия поняла это и ушла. Хотя их дружба с Йейтсом сохранилась, и они переписывались до самых последних лет. И если сейчас перечитывать его книгу «Ветер в камышах» под биографическим углом, то сразу становится ясным, какие стихи посвящены Мод Гонн, а какие Оливии.

В 1910-х годах Йейтс раз в неделю устраивал журфиксы в своей квартире на Уобурн-уок, и здесь Николай Гумилев, оказавшийся в Лондоне по пути в Париж, познакомился с ним в июне 1917 года. Об этом есть его краткий отчет в письме Анне Ахматовой, причем он характеризует Йейтса как «их, английского Вячеслава», по-видимому, вспоминая вечера на Башне Вячеслава Иванова и проницательно отводя Йейтсу роль главного теоретика и «гуру» английского символизма.

Эта встреча, как она ни была мимолетна (добавим, что Гумилев плохо говорил по-английски, а Йейтс так же плохо по-французски), была важной и со временем отозвалась в намерении Гумилева издать ирландского поэта в России. Об этом свидетельствует, в частности, книга Йейтса, посланная его другу акмеисту Михаилу Зенкевичу с предложением перевести два отмеченных стихотворения. В одном из них, «Ирландии грядущих времен», Йейтс с гордостью заявляет, что со временем займет место среди самых известных ирландских поэтов — и даже выше их!

…Ведь для способных понимать
Могу я больше рассказать
О том, что скрыла бездны тьма,
Где спят лишь косные тела;
Ведь над моим столом снуют
Те духи мира, что бегут
От косной суеты мирской —
Выть ветром, бить волной морской;
Но тот, в ком музыка жива,
Их ропот претворит в слова,
Уйдет путем правдивых грез
Вслед за каймой из алых роз.
О танцы фей в сиянье лун! —
Земля друидов, снов и струн.

У Гумилева с Йейтсом было немало общего. Прежде всего, их объединял сознательный и упорный труд самосоздания, выковывания своего «я». Не случаен и давний интерес Гумилева к древней Ирландии — «земле друидов, снов и струн», где поэты испокон веков играли роль учителей народа и советников королей. В этот свой короткий приезд в Лондон (будет еще один, более длинный, через полгода) Гумилев успел дать интервью литературному еженедельнику «Новое время». Он говорит о двух главных жанрах, к которым обращается современная поэзия: поэтическая драма и мистическая поэзия. Первая, по его мнению, «озабочена человеческой душой, а вторая занята потребностями человеческого духа». В сущности, это были два главных жанра позднего Йейтса, и в том же направлении двигалось творчество позднего Гумилева. Что стало вполне очевидно в его итоговом сборнике «Огненный столп».

Чтобы не быть голословным, приведем четыре строфы стихотворения «Память» (1919), открывающего этот сборник:

Я — угрюмый и упрямый зодчий
Храма, восстающего во мгле,
Я возревновал о славе отчей,
Как на небесах, и на земле.

Сердце будет пламенем палимо
Вплоть до дня, когда взойдут, ясны,
Стены Нового Иерусалима
На полях моей родной страны.

И тогда повеет ветер странный —
И прольется с неба страшный свет,
Это Млечный Путь расцвел нежданно
Садом ослепительных планет.

Предо мной предстанет, мне неведом,
Путник, скрыв лицо: но всё пойму,
Видя льва, стремящегося следом,
И орла, летящего к нему.