Ралли «Конская голова»

Я резко повернулся и сразу нашел на дальней стороне Пушкинской площади привычного Пушкина, даже разглядел цветы у постамента, а потом перевел взгляд поближе. Угол Тверской, как и положено ему на нынешнем отрезке времени, завершался не статуей, а прямоугольниками клумб и стилизованными фонарями.

В мире что-то перевернулось, а потом стало на свои места. Впрочем, судя по беззаботным лицам прохожих, в мире все оставалось по-прежнему. Если что-то и перевернулось, то в моей голове. Галлюцинация вследствие физической перегрузки. А что тут особенного? Наверняка парочка немецких профессоров еще в прошлом веке описала подобное явление, и с тех пор оно зовется их именами. Какой-нибудь синдром Кнопфа-Танненбаума. Красиво и непонятно.

Я отдышался и побрел домой, придумывая своему синдрому новые звучные названия. Тимирязев стоял на своем обычном месте и все так же глядел на кинотеатр. Отсюда я сделал вывод, что недомогание кончилось.

На следующий день я пришел к Тимирязеву, дав себе зарок бежать не более одного километра, причем в самом щадящем темпе. Благодаря обретенному благоразумию и даже тихо им гордясь, я совершенно спокойно, без намека на усталость пробежал половину дистанции. Никакой одышки, никаких коликов в боку. Вот и славно. Буду прибавлять день ото дня метров по двести — триста, потом немного увеличу темп, через месяц, глядишь, выйду на запланированный рубеж. Главное, не форсировать события.

Совершенно на ровном месте, без видимой причины, разрывая нехитрую цепочку моих рассуждений, меня, как и накануне, вдруг резко крутануло, и картина перед глазами поплыла, теряя резкость. Но я уже знал, что через секунду резкость восстановится, и был готов поймать это ускользающее мгновение, понять, что же, в конце концов, со мной происходит.

Я машинально продолжал бежать. Все было почти как прежде, но чего-то в пейзаже недоставало. Что-то из него исчезло. Что? Что?

На месте не было МХАТа. Вместо него громоздилась заброшенная кирпичная постройка, величественная и жалкая одновременно. Сотни раз я проходил мимо нее. Лишь много лет спустя, когда я растерял всех школьных друзей кроме Юры Прудника, эти каменные руины в самом центре Москвы превратились в театр.

И что-то в пейзаже было лишним. Я понял, что именно, как только заскрежетали колеса и раздались резкие звонки — один, другой, третий раз нажали на педаль, чтобы расшевелить зазевавшихся прохожих, — я понял, что вдоль бульвара идет красный двухвагонный трамвай.

Трамвай так трамвай. Меня трудно им удивить, хотя я знаю точно, что здесь уже лет тридцать назад сняли рельсы. Просто у меня синдром. Синдром Бауэра — фон Лин-денгроссена. С кем не случается. Вот с этими, что бегут рядом со мной и впереди меня, с ними, должно быть, то же самое. Только отчего они все такие молодые, совсем мальчишки? И почему на них одинаковые голубые майки и черные трусы? И зачем я бегу вместе с ними, стараясь не отставать, и кто этот тощий, с сухими длинными ногами, что бежит впереди всех, и я так хочу догнать его, но знаю, знаю же, что никогда мне этого не сделать, потому что…

Стоп, сказал я себе. Спокойно. И не надо щипать себя за руку, потому что это не сон. Всему найдется объяснение. Не сейчас, так позже. А пока — давай вперед, к финишу, и там, если очень захочется, можешь порассуждать.

И я бежал, стараясь не рассуждать, последнюю сотню метров до финиша, но сердце мое колотилось сильнее прежнего. Там, слева, за оградой бульвара, есть сквер с фонтаном, и у фонтана обычно сидят люди на скамейках — сто раз я видел это, проезжая мимо на троллейбусе, — сидят, конечно, если погода хорошая, а в плохую фонтан не работал, но сквер-то все равно оставался, и еще над ним, на стене углового дома по Сытинскому переулку, висят мудреные часы, по которым никак не понять, сколько же сейчас времени, загадка часового искусства.

Так вот, сквера не было, и фонтана, и часов. Там стоял двухэтажный дом, и в нем кинотеатр "Новости дня", в котором я впервые познакомился с кинематографом, просмотрев ленту "Человек рассеянный". А рядом с кино шашлычная "Эльбрус", куда мы не раз захаживали после стипендии.

Бред. Синдром Бюхнера-Эрленмейера.

С головой, вывернутой влево, уставившись глазами на вывеску "Эльбруса", я чуть не налетел на пьедестал, который вместе со статуей Пушкина опять переехал на Тверской бульвар. Бежавшие со мной мальчишки в черном и голубом тоже остановились, образовав живописную группу. Один тяжело отдувался, другой завязывал шнурок на тапочке, трое ребят отошли в сторонку и над чем-то тихо смеялись. Их лица казались мне странно знакомыми.

Я стоял посреди этой группы, переводил взгляд с одного лица на другое, пытался вспомнить, где и когда я их видел. И что более всего поражало меня — никто не обернулся в мою сторону, никто не воспринял меня как чужака, затесавшегося не в свою компанию.