Ралли Родина. Остров каторги

Светофор загорелся зеленым, и «колесница» Владимира Андреевича понесла его вперед, к заветной Дворцовой площади, на которой их дожидались представители Центрального Совета союза спортивных обществ и тысячи ленинградцев с плакатами и транспарантами. Привезенцев оглянулся – девочка провожала их заинтересованным взглядом, продолжая улыбаться и держать бабушку за морщинистую руку.

«Милое дитя, как много тебе еще предстоит узнать. Выдержит ли твоя улыбка? Останется ли с тобой спустя годы? Или же ты превратишься в еще одного скучного взрослого, молчаливого и покорного?»

Хотя, конечно, Привезенцев не рискнул бы утверждать, что все, кто собрался на улицах Ленинграда в тот день, сделали это по указке правительства.

«Если б народ привлекали на демонстрации только по принуждению, у нас давно бы случилась новая революция. Нет, тут смысл в другом – в том, чтобы создать вирус, который заразит всех одной идеей… И мы сейчас – носители этого вируса. Я могу не верить в идею коммунизма, но делаю, как просят сверху, и тем самым передаю идею дальше, заражая ею тех, кто посмотрит мой фильм или прочтет о нашем путешествии в газетах».

Привезенцев очень живо представил, как та улыбчивая девочка выросла и отправилась работать на благо страны. Что нужно, чтобы не потерять над ней контроль? Постоянно поддерживать в ее душе огонь энтузиазма, чтобы бедняжка пахала на иллюзорное «всеобщее благо», не успевая поднять головы.

«Хотя, может, она тоже все поймет – как я, Альберт, другие? Но что ее будет ждать в таком случае? Вечная каторга умалчивания? Или настоящая – в виде тюрьмы? А, может, бегство с Родины? Сколько замечательных, талантливых людей из-за своего острого ума попали в немилость? Тот же Нарица, который безумно хотел издать свои рукописи, и в итоге был признан невменяемым и помещен в психиатрическую клинику. Большая удача, что он сумел оттуда выбраться, не потеряв рассудок, и перевезти семью в Ригу, где, кажется, ему дышалось немного легче…»

Обидней всего, что о Нарице и многих ему подобных знали только люди из писательских кругов, а обычные граждане и слыхом не слыхивали. Лагери полнились диссидентами, но их нарочно обезличивали, чтобы они ни в коем случае не вызывали симпатий. Мыслит по-другому? Значит, враг. Мыслить можно только в одном ключе и никак иначе.

«Что есть нынешняя правда, как не чья-то субъективная истина, в которую все мы, мечтатели от природы, готовы свято верить? Нас кормят завтраками, говоря, что подвиги, совершаемые сегодня, приведут нас к светлому будущему… но не слишком ли долго тянется неприглядное настоящее? И будет ли достигнут коммунизм? Очевидно, что на самом деле никто не знает ответа на эти вопросы. Нам просто обозначают цель и заставляют терпеть ради нее… такой вот сомнительный стимул, такая мотивация».

Вглядываясь в счастливые лица людей, которые их приветствовали, Владимир Андреевич снова вспомнил слова Альберта, сказанные им в ту роковую ночь, когда журналист едва не сжег дневник друга.

«Это ведь тоже по-своему благо, Володь – тихо-мирно жить во тьме, работая на одну идею».

Фокус в том, что, поняв, как много вокруг грязи и вранья, ты перестаешь верить в советскую «магию».

«Поэтому болей, девочка, нашей общей «красной болезнью» и живи в безопасном неведении. Может быть, ты даже будешь счастлива – насколько это возможно, конечно».

Сахалинцы преодолели последние двести метров улицы и под аплодисменты и возгласы ленинградцев выехали на Дворцовую площадь.

– Сбавь скорость, ладно? – попросил Владимир Андреевич. – Сниму народ.

Альберт кивнул и нажал тормоз. Их «Урал» неторопливо пополз мимо серых металлических ограждений, за которыми толпились горожане. Привезенцев водил камерой из стороны в сторону, снимая это пестрое море людей. Одни стояли с транспарантами: «Да здравствует Союз Советских Социалистических Республик!», другие размахивали красным флагом СССР с выцветшим серпом и молотом. Третьи просто потрясали в воздухе кулаками и эмоционально кричали самое разное, от банального «Ура!» до замысловатых лозунгов а-ля «Сотрудники кожевенного завода имени Коминтерна приветствуют гостей из других регионов!»

Конечно, не все орали, срывая глотку, не все улыбались, радуясь завершению помпезного ралли. Кому-то, судя по кислым минам, нездоровилось, кто-то просто хотел провести выходной дома, а не на площади, стоя под палящим солнцем и обмахиваясь партийным билетом, но побоялись выговора от начальства и все-таки явились на площадь.

«Ну, по крайней мере, вам не пришлось ехать с Сахалина в Ленинград на наших допотопных «Уралах», – невесело усмехнулся про себя Привезенцев.

Небольшая группа студентов, около дюжины, стояла чуть особняком от других. На транспаранте, который держали эти парни и девушки, было большими красными буквами написано: «Свободу Виктору Хаустову!»

Сердце Привезенцева забилось быстрей. Он обернулся, дабы отыскать взглядом «Волгу» и Рожкова, едущего в ней.

«Интересно, видит? И если видит, что творится у него в душе?»