Что сделал Хлоповских? Дал шанс. Страх, который пережил мальчишка, когда Вадим ловко его сцапал, может стать лучшим лекарством от новых краж. Конечно, гарантий нет. Но лишать паренька даже этого ничтожного шанса на перевоспитание у Хлоповских просто не поднялась рука.
– Ты! – вскричал Рожков, подбегая к Вадиму. – Почему ты его отпустил?
– Кто отпустил? – изобразил удивление Хлоповских. – Он сам вырвался. Силен, чертяка, сразу видно – челябинец растет.
Привезенцев видел, как ноздри Рожкова раздуваются, словно паруса брига. Геннадий явно был вне себя от гнева. Но на Хлоповских эти гримасы, судя по широкой улыбке, не возымели никакого эффекта. Наклонившись, Вадим поднял сумку и протянул ее подбежавшей хозяйке со словами:
– Ваш багаж, гражданочка, в целости и сохранности!
– Спасибо… спасибо вам… вы… вы настоящий герой! – тяжело дыша, поблагодарила Вадима потерпевшая.
– Вы не пострадали? – беря женщину за локоток, тут же обеспокоенно спросил Рожков.
Привезенцев скривился. Он ожидал чего-то подобного, но все равно не сдержался – уж больно фальшиво выглядела забота Геннадия о совершенно незнакомой гражданке.
«И ведь он сам, кажется, не задумывается о том, как это выглядит со стороны, – подумал режиссер, наблюдая за лазаревским прихвостнем. – Просто это уже на уровне безусловных рефлексов – вовремя влезть, засветиться, примазаться к благородному делу…»
Рожков отвел потерпевшую в сторону и что-то тихо ей объяснял, а она кивала и благодарно улыбалась. Владимир Андреевич перевел взгляд на Хлоповских. Тот стоял, засунув руки в карманы брюк, и с ироничной улыбкой смотрел на Геннадия. Судя по всему, Вадим совсем не переживал из-за того, что его слава досталась другому.
«Но, может, так и должно быть? Истинные герои ведь не нуждаются в признании. Те же челябинцы просто молча делают свое дело и не требуют наград, у них просто нет времени на то, чтобы их клянчить».
Задрав голову, Привезенцев снова уставился на памятник. Теперь режиссеру казалась, что в линии губ гранитного великана застыла легкая улыбка, выражающая его отношение к мирской суете.
И, наверное, такой подход был самым правильным.
– О чем задумался? – спросил Альберт.
– Да так, о незримых героях и тех, кто присваивает чужие подвиги, – тихо усмехнулся Привезенцев. – Надо обязательно эту мысль в дневник записать…
– Думаешь, Рожков не догадается, что это про него?
Владимир Андреевич вздрогнул, запоздало поняв, что сказал лишнего – он-то имел в виду свой личный дневник, а не тот, официальный, который надлежало вести Хлоповских.
– Ну да, наверное, ты прав, – пробормотал режиссер. – Не стоит его лишний раз провоцировать…
Он чувствовал, как Альберт выжидающе смотрит на него, будто ждет иного ответа, но ничего больше не сказал.
«Чем меньше людей знает о моем дневнике, тем лучше. Всем нам».
* * *
– Вот он, корень всего зла, – с напускным драматизмом произнес Ребе. – Ирбитский мотоциклетный завод.
И, закусив губу, изобразил барабанную дробь, легонько постучав указательными пальцами по рулю.
– Ты с этим поосторожней, – без тени улыбки предупредил я. – А то еще и руль отвалится, от таких-то нагрузок.
Ребе загадочно улыбнулся. Он прекрасно понимал, что я иронизирую. Но, как и в любой другой хорошей шутке, в этой была солидная доля правды: учитывая количество поломок в пути, нам уже давно следовало свыкнуться с мыслью, что рано или поздно наши «ирбитские ишаки» просто развалятся под нами прямо в пути.
«Прав, ох, как прав был тот секьюрити из Воронежа… хотя, конечно, тут и так все было понятно изначально. Просто казалось почему-то, что не может быть все
От всего «ада», который царил тут в советские времена и ежегодно выплевывал во внешний мир по сто двадцать тысяч мотоциклов весьма сомнительного качества, остался всего один-единственный цех… То есть, выплевывал завод нынче куда меньше – что-то около девяти сотен «Уралов» – но ни о какой «скрупулезности» в процессе изготовления речи по-прежнему не шло: меньше стали делать только потому, что количество людей и оборудования сократилось.
– Кто нас встречать-то будет? – спросил Ребе, когда мы, оставив моты на парковке, неторопливо пошли к зданию проходной. – Директор?
– Нет, – буркнул я, копошась в телефоне. – Ему ж бегать не по статусу, обещал кого-то прислать… Вчера ему кинул письмецо, написал, во сколько мы будем. Сейчас вот еще по мобильнику наберу.
– Удивительно, что на мэйл ответил, – хмыкнул Денис. – А то я думал, они в почту заходят по великим праздникам, потому и не знают, какое дерьмо делают – просто не получают жалоб…
– То есть ты подозреваешь, у них тут слепые работают? – прищурился Ребе. – И сами без посторонних подсказок не видят?
– Место адовое просто, – заметил Денис. – Совок такой, неприкрытый…