Рама II. Сад Рамы. Рама явленный

— Я сам работал вместе с видеоинженерами, чтобы подготовить ленту, к которой тебе предоставили доступ… И судя по тому, что я знаю о человеческих существах вообще и о тебе лично, могу сказать: просмотр всего материала лишь крайне огорчит тебя… Лучше его не смотреть.

Арчи весьма тщательно подобрал слова; потому что хорошо понимал, как важны эти снимки для Николь. Смысл его слов был ясен. «То, что я увижу, заставит меня горевать, — подумала она. — Но какой выбор у меня остается? Не знать ничего или горевать. Выбираю горе».

Николь поблагодарила Арчи за беспокойство и объяснила октопауку, что все равно хочет ознакомиться с лентами. Арчи подвинул кресло, в котором она сидела, поближе к столу. Потом показал Николь, как включать запись. Временной код был переведен октопауками в человеческие цифры — в число дней, предшествующих настоящему; просматривать изображение можно было на четырех скоростях, покрывающих четыре восьмеричных порядка величины: от одной восьмой истинного времени до скорости, в шестьдесят четыре раза превосходящей нормальную.

— Это почти полные данные о Кэти за последние шесть месяцев вашего времени, — проговорил Арчи. Мы обычно обрабатываем и фильтруем старые данные в зависимости от их значения. Подробный архив дополнит основные события последних двух лет, но там сведений достаточно мало.

Николь потянулась к пульту. Вызывая недавние, самые свежие данные, увидела на экране лицо Кэти и ощутила, как Арчи прикасается к плечу.

— Ты можешь провести за этой машиной весь остаток дня, — сказал октопаук, когда она обернулась. — Поскольку объем данных огромен, лучше-начни с больших скоростей, чтобы обнаружить интересные события.

Николь глубоко вздохнула и вернулась назад к экрану.

Ей казалось, что она не может больше плакать. Глаза ее распухли и едва не закрывались от постоянного потока слез. Николь уже с полдюжины раз видела, как Кэти впрыскивает себе наркотик кокомо, но каждый раз, когда перед ней вновь появлялась дочь с резиновым жгутом на предплечье, втыкающая иглу в надувшуюся вену, горькие слезы катились из ее глаз.

То, что Николь увидела за последние десять часов, было настолько отвратительно… она не могла и представить ничего подобного. Николь почувствовала себя совершенно разбитой. Хотя звука не было, она без труда поняла, чем занималась Кэти. Ее дочь безнадежно пристрастилась к наркотикам. По крайней мере четыре раза в день или даже чаще, если были какие-то неудачи, Кэти удалялась в свою модную комнатку — одна или с друзьями — и обращалась к услугам элегантного набора для впрыскивания, который держала в большой запертой шкатулке.

После укола Кэти становилась очаровательной… дружелюбной, веселой, полной энергии и уверенности в себе. Но если наркотик заканчивал свое действие еще во время вечеринки, Кэти быстро превращалась в визгливую злобную ведьму, заканчивающую вечер за вечером с глазу на глаз с иглой в своих апартаментах.

Официально Кэти заправляла проститутками в Вегасе. По должности ей надлежало заниматься вербовкой новых дарований. Поначалу разбитое сердце Николь не хотело мириться с тем, что говорили ей глаза. Но после одной длинной и мерзкой ленты (она началась с наставлений, которые Кэти давала прелестной, бедной юной испаночке в Сан-Мигеле, и окончилась тем, как несколько дней спустя девушка — разодетая и в драгоценных камнях — стала наложницей одного из руководителей дзайбацу[125] Накамуры) Николь пришлось признать, что ее дочь потеряла всякое представление о морали и нравственности.

Через несколько часов к ней зашел Арчи и предложил поесть. Николь отказалась, сомневаясь, что в подобном состоянии способна проглотить пищу.

Почему же она смотрела так долго? Разве нельзя было просто выключить машину и оставить комнату? Николь сама задавала себе эти вопросы и заключила, что после первых нескольких часов она начала, по крайней мере подсознательно, искать какие-то признаки надежды в жизни Кэти. Не могла она сдаться, не попытавшись доказать, что ее дочь погибла не совсем. Николь отчаянно стремилась увидеть в этих кадрах хоть что-то, способное намекнуть — Кэти на самом деле другая.

Постепенно Николь обнаружила в несчастной жизни дочери две вещи, которые почему-то убедили ее в том, что Кэти все же способна вырваться из этой разрушительной жизни. В жутких припадках отчаяния, когда запасы наркотиков подходили к концу, она впадала в ярость и колотила у себя все, что подворачивалось по руку… за исключением фотографий Ричарда и Патрика. К концу припадка, израсходовав всю энергию, Кэти всегда брала эти снимки со столика и бережно клала их на постель, ложилась рядом с ними и рыдала… двадцать-тридцать минут. В глазах Николь подобное поведение явно свидетельствовало, что Кэти сохранила хотя бы любовь к некоторым членам своей семьи.