Рамаяна

Узрел добродетельный отпрыск покойного раджи
Тот край, о котором он слышал рассказ Бхарадваджи.

«Взгляните, вдали поднимается дыма завеса,

Огни алтарей зажигают насельники леса.

Мапдакини волн позлащенных я вижу теченье

И Лакшманы, брата, во всем узнаю попеченье.

Кусками древесной коры он выкладывал знаки,

Дабы находить без опаски дорогу во мраке.

Друг друга на бой выкликая, свирепствуя в течке,

По склонам слоновьи самцы пробираются к речке.

И страшен их рев трубногласный, когда в поединке,

Сшибаясь клыками, столкнутся на узкой тропинке.

У хижины — куши охапки и ворох душистых

Цветов, что растут в изобилье на склонах лесистых.

Кизяк подле хижины высушен столь домовито,

Что в зимней ночи не озябнут ни Рама, ни Сита.

Как бедный изгнанник, находится здесь поневоле

Потомок Икшваку, достойный сидеть па престоле.

На Раму без умысла злого навлек я немилость.

И с этого часа душой овладела унылость.

Мне горько, что сын Дашаратхи великоблестящий,

Коварством застигнут врасплох, обретается в чаще.

Упасть ему в ноги — что может быть сердцу приятней? —

Дабы заручиться опять благосклонностью братней!»

Покрыта душистой листвой ашвакарны и шала,

Просторная хижина свежестью леса дышала.

И куша-травою полы были выстланы в доме,

Как в храме — священный алтарь для служения Соме.

Висели на гладкой степе два златых полукружья —

Два лука, что были опаснее Индры оружья.

Ломились покрытые дивным узором колчаны

От стрел златозарпых, сулящих смертельные раны.

Со змеями, что озаряли подземное царство,

Роднил эти стрелы их солнечный блеск и коварстве.

Лежали два добрых меча в златокованых ножнах,

А подле мечей два щита красовались надежных.

Блистал на обоих щитах, в золотом ореоле,

Узор из гвоздей золотых на серебряном поле.

Напальчники и рукавицы, чтоб лучникам руки

Тугой тетивой не изранили грозные луки,

Там были из замши оленьей, и, нитью златою

Искусно расшиты, сияли они красотою.

И было, хранимое Рамой и Лакшманой купно,

Лесное жилище для недруга впрямь неприступно.

Не так ли олени и лани лесные, к примеру,

Свирепого льва осторожно обходят пещеру?

Алтарь в этой хижине, крытой листом ашвакарны,

Глядел на восток, и светился в пей пламень алтарный.

Тут Бхарата братьев любимых фигуры увидел.

На них антилоп черношерстые шкуры увидел.

В пучок были убраны волосы двух святомудрых.

Глядели задумчиво очи мужей темнокудрых.

И Рама, и Сита, и Лакшмана богоприятпый —

Все трое сидели в обители этой опрятной.

На льва походивший сложеньем своим и величьем,

Был сын Каушальи-цариды прекрасен обличьем.

На пламя взирал Богоравный, и сам ненамного

В тот миг отличался от Агни, всевластного бога.

И Бхарата наземь упал, подавляя рыданья,

Как будто увидел он Брахму, творца мирозданья:

«О Рама, отцова престола достойный наследник!

Был каждый в столице мудрец для тебя собеседник.

Ученых мужей, что входили в дворцовые двери,

Тебе заменяют лишь птицы лесные да звери.

Здесь нет никого, кто в Айодхье к тебе был приближен,

И звери гуляют вокруг этой лучшей из хижин.

Ты сбросил убор из камней драгоценных, что прежде

Сверкал горделиво на царственно-желтой одежде.

Ее ты отринул, дремучего леса насельник,

И платье из шкур антилопьих надел, как отшельник.

Душистый венок возлагал ты на темные пряди.

Сегодня в пучок без прикрас они убраны сзади.

Ты белым сандалом себя умащал из сосуда,

А здесь только тина да грязь пересохшего пруда.

Для счастья рожденный, потомок династий великих,

По милости брата стал жертвой несчастий великих!»