Рамаяна

«О Рама!» — взывала, рыдая, царевна Видехи,
Но Равана в небо ее уносил без помехи.

И нежные члены, сквозь желтого шелка убранство,

Мерцали расплавом златым, озаряя пространство.

И Равану пламенем желтым ее одеянье

Объяло, как темную гору — пожара сиянье.

Царевна сверкала, как молния; черною тучей

Казался, добычу к бедру прижимая, Могучий.

Был Десятиглавый осыпан цветов лепестками:

Красавица шею и стан обвивала венками.

Гирлянды, из благоухающих лотосов свиты,

Дождем лепестков осыпали мучителя Ситы.

И облаком красным клубился в закатном сиянье

Блистающий царственным золотом шелк одеянья.

Владыка летел, на бедре необъятном колебля

Головку ее, как цветок, отделенный от стебля.

И лик обольстительный, ракшасом к боку прижатый,

Без Рамы поблек, словно лотос, от стебля отъятый.

Губами пунцовыми, дивным челом и глазами,

И девственной свежестью щек, увлажненных слезами,

Пленяла она, и зубов белизной небывалой,

И сходством с луной, разрывающей туч покрывало.

Без милого Рамы красавица с ликом плачевным

Глядела светилом ночным в небосводе полдневном.

На Раваны лядвее темной, дрожа от испуга,

Блистала она, златокожая Рамы подруга,
Точъ-в-хочь как на темном слоне — золотая подпруга.

Подобная желтому лотосу, эта царевна,

Сверкая, как молния, тучу пронзавшая гневно,

Под звон золотых украшений, казалась влекома

По воздуху облаком, полным сиянья и грома.

И сыпался ливень цветочный на брата Куберы

С гирлянд благовонных царевны, прекрасной сверх меры.

Казался, в цветах утопающий, Равана грозный

Священной горой, что гирляндой увенчана звездной.

У Ситы свалился с лодыжки браслет огнезарный.

Но без передышки летел похититель коварный.

Он древом казался, она — розоватою почкой,

Налившейся туго под гладкой своей оболочкой.

На Раваны ляжке блистала чужая супруга,

Точь-в-гочь как на темпом слоне — золотая подпруга.

По небу влекомая братом Куберы злодушным,

Она излучала сиянье в просторе воздушном.

Звеня, раскололись, как звезды, в струящемся блеске

О камни земные запястья ее и подвески.

Небесною Гангой низверглось ее ожерелье.

Как месяц, блистало жемчужное это изделье!

«Не бойся!» — похищенной деве шептали в печали

Деревья, что птичьи пристанища тихо качали.

Во влаге дремотной, скорбя по ушедшей подруге,

Меж вянущих лотосов рыбки сновали в испуге.

Охвачены яростью, звери покинули чащи

И долго бежали за тенью царевны летящей.

В слезах-водопадах — вершин каменистые лики,

Утесы — как руки, воздетые в горестном крике,

И солнце без блеска, подобное тусклому кругу,

Оплакивали благородного Рамы супругу.

«Ни чести, пи совести в чире: мы видим воочью,

Как Ситу уносит владыка Летающих Ночью!»

И дети зверей, запрокинув мохнатые лица,

Глядели, как в небо уходит ею колесница.

И все разноокие духи, живушие в чаще,

О деве скорбели, глаза боязливо тараща.

«О Рама! О Лакшмана!»—Сита взывала в печали.

Ее, сладкогласную, кони зеленые мчали.