Рамка

Эх! – Паскаль. – Жаль, я так ни разу и не услышал вашу позитивку. Мне, конечно, и не положено, но всё-таки я несколько лет тут, и любопытно… такая идея хорошая – всероссийская колыбельная для взрослых! Такая национальная специфика, нигде больше такого нет! А теперь уж и не услышу, наверное, да, дядя Фёдор?

Не услышишь по-любому, – возражает дядя Фёдор. – Не положено тебе. Француз ты.

Что это может значить, что мы её не слышим? – Галка. – Знаете, я ее даже любила! Вот вы тут все такие критики, а в ней ведь нет ничего плохого. Нормальное настраивание на спокойную ночь, после трудного дня мне очень помогало. Животных разных приносят, бывает, и усыплять, вот расстроишься, а позитивка на какое-то смирение меня настраивала, спокойствие…

Это может значить только одно, – Боба. – Что эта ихняя рамочка не сработала.

Ну хватит! – Органайзер тревожно оглядывается. – Хватит!

А давайте сами позитивку себе организуем? – предлагает Галка. – Кто ещё по ней скучает? Я, Паскаль – кто ещё?

Николай Николаевич задумывается. Неожиданно поднимает руку дядя Фёдор.

Не то чтобы я скучал, а просто интересно, что вы придумаете вместо неё. Давайте, а?

Давайте! – Галка прочищает горло. Тут неожиданно поднимает руку Янда.

Вот! – воодушевляется Галка. – Янда, молодец!.. Ты тоже по позитивке скучаешь! Это совсем другое дело, а то, понимаешь, шнурки тут!.. Так держать! Алексис, а вы?.. Поднимем дух! Это же будет наша позитивка, не официозная какая-нибудь!

Вики:

Если наша и не официозная, то я тоже могу попробовать. Это дело другое. Давайте?

Давайте! – воспламеняется Галка и выходит на середину кельи.

Задумывается. Надолго.

И в самом деле – что бы такое спеть? – ей вспоминаются самые разные вещи на самых разных языках, человеческих и звериных, но она не находит ничего подходящего. Хочет спеть гимн Израиля, потом вспоминает старый российский гимн… Но нет, нет. Пауза тянется.

Ну? – Вики делает несколько танцевальных телодвижений. – Может, я что-нибудь придумаю как тамада? Я ж вообще специалист по позитиву! Счас спою… На-на-на…

Но и Вики ничего позитивного предложить не может. (Крутится в голове рок-н-ролл, но… как-то…)

Ладно, – говорит дядя Фёдор, – не позитивку, так… хоть… гхм! – он пытается что-то начать, мычать, но сконфуженно умолкает. Действительно, что петь?

И все молчат.

Разучились сами позитивить, – говорит Галка.

Вдруг Алексис затягивает:

Ты знаешь, у нас будут дети
Самые красивые на свете
Самые капризные и злые,
Самые на голову больные.

Дядя Фёдор оживляется. Кажется, он эту песню знает.

Мы их прокормить не сможем,
Все эти голодные рожи,
В возрасте уже около года
По тридцать два зуба у каждого урода.

А-а, – припоминает Бармалей, но не до того, чтоб прямо подпевать.

Чтобы они нас с тобой не съели,
Мы их будем держать в чёрном теле,
Лупить как сидоровых коз,
И босиком – прямо на мороз!

И вот тогда они станут послушны,
Мир лучше и лучше
С каждым днём будет становиться,
У нас их так много родится…

Янда рыдает, закрывая глаза руками, вода вытекает у неё из глаз, Паскаль осторожно приобнимает её, Алексис поёт, а дядя Фёдор даже слова подсказывает.

Нас окружат родственные души,
И мир лучше и лучше
С каждым днём будет становиться…
Мы как тараканы будем плодиться…

Ты знаешь, у нас будут дети
Самые красивые на свете
Самые капризные и злые,
Самые на голову больные,
Как мы…

Не успевают они закончить, как Вики наконец тоже припоминает подходящую позитивку, и с хо-

ду запевает, да прегромко:

Как в саду при долине
Звонко пел соловей.
А я, мальчик, на чужбине
Позабыт от людей.

Позабыт, позаброшен
С молодых, юных лет.
Я остался сиротою –
Счастья в жизни мне нет.

И – тут уже хором – с Галиной Иосифовной и неизменным дядей Фёдором, который все песни знает:

Вот умру я, умру я,
Похоронят меня.
И никто не узнает,
Где могилка моя!
И никто-о не узна-а-ает, –

подхватывает Бармалей, –

Где моги-илка моя-а-а!

К концу пения в келье становится гораздо темнее и спокойнее; как выразился бы Николай Николаевич, нормальнее; градус бреда спадает, и про смерть думается уже не так, а совсем по-другому.

23. Паскаль говорит