Рамунчо

Уже с одиннадцати часов в это прекрасное воскресное утро вокруг площади собираются зрители из самых удаленных, самых диких деревушек, затерянных высоко в горах. Это поистине международная встреча: три игрока из Франции против трех из Испании, а среди зрителей преобладают испанские баски; некоторые из них, по старинной моде, в широкополых сомбреро,[41] куртках и гетрах.

Выбранные по жребию среди испанцев и французов судьи приветствуют друг друга со старомодной вежливостью, и игра начинается в абсолютной тишине под ослепительным солнцем, которое мешает игрокам, несмотря на натянутые козырьком береты.

Вскоре зрители стали восторженно аплодировать Рамунчо, а следом за ним и Аррошкоа, и поглядывать на внимательно следящих за игрой незнакомок в первом ряду, таких хорошеньких и элегантных в своих розовых платьицах. Слышался шепот: «Это невесты этих двух прекрасных игроков». И Грациоза, которая все слышала, чувствовала, как ее охватывает гордость за своего жениха.

Полдень. Они играли уже час. Старая, выкрашенная охрой с закругленным куполообразным краем стена трескалась от сухости и жары. Тяжелые громады Пиренеев подступали здесь еще ближе, чем в Эчезаре; еще более высокие и более величественные, они сжимали кольцом человеческие фигурки, мечущиеся в глубоком ущелье между их склонами. Солнечные лучи падали отвесно на плотные береты мужчин, на ничем не прикрытые головы женщин, распаляя спортивные страсти. В азарте кричали зрители, летали мячи, когда вдруг раздался тихий звук колокола. Тогда какой-то старик с обветренным, изрезанным шрамами лицом, поджидавший этот момент, поднес к губам рожок – старинный рожок африканского зуава[42] – и протрубил сигнал «в поход»; тотчас же все женщины встали, все мужчины сняли береты, обнажив темные, белокурые или седые головы, и все осенили себя крестным знамением, а игроки, мокрые от пота, остановились в самый разгар игры и замерли посреди площади, благочестиво склонив голову…

В два часа игра завершилась блистательной победой французов. Аррошкоа и Рамунчо сели в свою маленькую повозку под приветственные крики юных жителей Эррибияга. Грациоза устроилась между ними, и, с карманами полными только что заработанных монет, опьяненные радостью, шумом и светом, они двинулись в долгий обратный путь по прелестной горной дороге.

И Рамунчо, губы которого еще хранили вкус вчерашнего поцелуя, хотелось, уезжая, крикнуть им всем: эта девушка, такая хорошенькая, она моя! Ее губы принадлежат мне. Вчера я целовал их и снова буду целовать сегодня!

Они выехали из деревни, и тотчас же их окружила тишина тенистых долин, заросших наперстянкой и папоротником.

Ездить по узким пиренейским дорогам, колесить по стране басков, нигде не задерживаясь больше одного дня, ехать в одну деревню на праздник, в другую – ради операции на границе, – такова была теперь жизнь Рамунчо, днем заполненная игрой в лапту, ночью – контрабандой.

Подъемы и спуски среди бесконечной зелени девственных буковых и дубовых лесов, оставшиеся такими же, как и прежде, в безмятежные старые времена.

Когда им попадалось какое-нибудь ветхое жилище, затерявшееся в лесной гуще, они замедляли шаг, чтобы прочесть выбитую над дверью традиционную надпись: Ave Maria! В году 1600 или 1500 такой-то из такой-то деревни построил этот дом, чтобы жить в нем с такой-то, своей супругой.

Вдали от всякого человеческого жилья, в защищенном от ветра уголке ущелья, где было невыносимо жарко, они увидели торговца изображениями святых, который сидел на траве, вытирая со лба пот. Он поставил на землю корзину с жалкими изображениями разных святых в рамках и надписями на баскском языке, которыми баски любят украшать белые стены своих жилищ. Он сидел изнемогающий от жары и усталости, словно разбитая лодка, выброшенная волной в гущу папоротников у поворота горной тропинки, одиноко петляющей под сенью могучих дубов.

Грациоза захотела остановиться, чтобы купить у него изображение Пресвятой Девы.

– Потом повесим ее у нас как память, – сказала она Рамунчо.

И сверкающая в своей позолоченной рамке картинка отправилась вместе с ними в путь под бесконечными зелеными сводами…

Они сделали крюк, чтобы проехать по Вишневой долине, но не потому что рассчитывали в апреле уже полакомиться вишнями, а чтобы показать Грациозе это знаменитое в краю басков место.

Когда они приехали туда, было около пяти часов, и солнце стояло уже довольно низко. Тихое и тенистое место, где весенние сумерки уже ласково касались роскошной апрельской зелени. Сладкий и свежий воздух был напоен ароматами сена и цветущей акации.

Горы, особенно высокие с севера и преграждавшие путь холодным ветрам, окружали долину со всех сторон, окутывая ее таинственной печалью отрезанного от мира райского уголка.

Когда показались вишневые деревья, они замерли в радостном удивлении: вишни были уже красными, двадцатого апреля![43]

И ни души на дорогах, над которыми вишневые деревья распростерли усеянные кораллами ветки.

Изредка встречались еще пустые летние домики, заброшенные сады, заросшие высокой травой и шиповником.