Рамунчо

Они велят принести сидра и пьют все вместе, а старики вспоминают о разных проделках и хитростях, о всяких происшествиях, случающихся с контрабандистами ночью в горах. Их выговор немного отличается от выговора жителей Эчезара, где баскский язык в большей степени сохраняет свою чистоту, ясность и некоторую резкость произношения. Аррошкоа и Рамунчо удивлены этой певучей и как бы сглаживающей слова манерой говорить. Их седовласые собеседники кажутся им почти иностранцами, речь которых напоминает череду монотонных, бесконечно повторяющихся, как в старинном народном плаче, строф. А когда они замолкают, то снаружи, из безмятежной прохлады ночи, доносятся привычные звуки заснувшей деревни: пение сверчка у порога постоялого двора, гул бурливой горной реки, звук воды, каплями стекающей с сурово нависающих над деревней гор, покрытых густыми зарослями и сочащихся живыми родниками. Она спит, эта маленькая деревушка, распростертая и затерянная в глубине ущелья, где ночь кажется особенно черной и таинственной.

– На самом-то деле, – заключает старый контрабандист, – таможенник и контрабандист мало чем отличаются друг от друга. Кто кого переиграет, кто хитрее и смелее? А если хотите знать мое мнение, то любой хитрый и ловкий таможенник, ну такой, к примеру, как ваш отец, он каждому из нас сто очков вперед даст.

Тут появилась хозяйка и сказала, что пора тушить лампу – во всей деревне давно уже нет ни одного огня, – и старые мошенники разошлись. Рамунчо и Аррошкоа поднялись в свои комнаты, легли в постели и заснули под пение сверчка и свежее журчание бегущей с гор воды. И как и у себя дома в Эчезаре, Рамунчо слышал сквозь сон позванивание колокольчиков на шее у коров, которые ворочались в стойле, расположенном под его комнатой.

16

И вот ясным апрельским утром они открывают ставни узких, как бойницы, окон, пробитых в толще старой стены.

И тотчас же в комнату вливаются лучезарные потоки света. Снаружи бушует весна. Никогда еще не видели они так близко таких высоких горных вершин. Но по зеленым склонам поросших деревьями гор в глубину долины спускается солнце, делая ослепительной белизну выкрашенных известью старых домишек с зелеными ставнями.

Оба они, Рамунчо и Аррошкоа, полны молодых сил и радости. А все дело в том, что сегодня утром они собираются посетить кузенов мадам Даргеньярац, чтобы повидать двух девушек, Грациозу и Панчику, которые должны были приехать к ним вчера.

Взглянув на площадь для игры в лапту, где будут тренироваться вечером, они отправляются в путь по восхитительно зеленым тропинкам, вьющимся в глубине долин вдоль прохладных ручьев. Над бесконечным легким кружевом папоротников тянутся к небу длинные розовые веретена наперстянок.

Похоже, дом кузенов Ольягаррэ находится довольно далеко, и они время от времени останавливаются, чтобы спросить дорогу у пастухов или постучать в какой-нибудь прячущийся среди зелени одинокий домишко. Они никогда раньше не видели таких ветхих и таких убогих баскских домов под сенью таких огромных каштанов.

Они идут по странно узкому ущелью. Выше линии густых, словно нависающих над дорогой дубов и буков виднеются лишенные растительности вершины, отвесные и голые, упирающиеся коричневыми шпилями в ослепительно голубое небо. Но здесь внизу, в глубокой мшистой долине, защищенной от обжигающих солнечных лучей, апрельская зелень сверкает всем своим свежим великолепием.

И эти двое, шагающие по тропинке среди зарослей папоротников и цветов наперстянки, чувствуют себя частью этого весеннего великолепия.

Понемногу под влиянием этих будто лишенных возраста мест в них пробуждаются древний охотничий инстинкт и жажда разрушения. Аррошкоа в азарте прыгает то вправо, то влево, ломает, вырывает с корнем травы и цветы; он устремляется вперед, едва что-то зашевелится в зеленой листве, будь то ящерица, которую можно поймать, птица, которую можно вынуть из гнезда, или плавающая в ручье форель; он носится туда, сюда, жалеет, что у него нет под рукой ни удочки, ни палки, ни ружья. Есть что-то дикое и первобытное в его бьющей через край юной силе… Рамунчо же, сломав несколько веток и вырвав пучок цветов, успокаивается и погружается в задумчивость; он созерцает и грезит…

Вот они остановились у скрещения двух долин; вокруг – ни людей, ни жилья. Лишь темные ущелья, где теснятся огромные дубы, а выше – повсюду нагромождение рыжих, обожженных солнцем гор. Никаких следов современной жизни; ничем не нарушаемая тишина и покой первобытных времен. Подняв голову к бурым вершинам, они замечают там, наверху, очень далеко, крестьян, которые идут по невидимым тропинкам, погоняя маленьких осликов; на таком расстоянии эти безмолвные путники кажутся крохотными насекомыми, ползущими по склону гигантской горы. Баски старых времен, почти сливающиеся, если на них смотреть снизу, с этой красноватой землей, из которой они вышли и куда они должны вернуться, прожив свой век, как и их предки, даже не подозревая о существовании иной жизни, иных краев…