Рандеву с йети

Ирина Рубцова попала во взрослую жизнь буквально в один момент, совершенно внезапно, из-за нелепой и трагической случайности. Когда она только-только перешла в девятый «А» класс престижной саратовской спецшколы номер сорок два с углубленным изучением английского языка, ее отец, Вениамин Сергеевич Рубцов, крупный ученый-физик, работавший в сверхсекретном КБ на одном из местных «почтовых ящиков», и мать, Анна Яковлевна Борк, преподававшая английский и французский в той самой школе, где училась Ира, попали в автомобильную катастрофу. Они ехали с дачи, из Усовки, поздно вечером, домой, откуда назавтра же утром должны были отправиться за Ирой в летний детский лагерь… Шел дождь, дорога действительно была скользкая, но ехали они быстро, потому что хотели еще успеть за вечер привести квартиру в порядок, чтобы завтра все было — как на праздник. Судя поданным экспертизы, которые много позже, уже имея кое-какие «доступы», получила Ирина, с управлением не справился не Вениамин Сергеевич, а водитель встречного МАЗа. Который, надо же такому случиться, вылетел на середину дороги именно в тот момент, когда рубцовская «копейка» пошла на обгон занявшего чуть не всю полосу большегрузного грузовика с прицепом. Вениамин Сергеевич скончался на месте. Анна Яковлевна — не приходя в сознание, по дороге в больницу.

Ире в лагере сказали сперва, что родители за ней не приедут, потому что отца срочно услали в какую-то важную командировку. Так что приехала она домой в пустую квартиру, не успев даже на похороны, и долго не могла понять, за что ее так наказали совершенно незнакомые ей люди, которые не дали ей хотя бы похоронить отца и маму. На кладбище она побывала в первый же день и стала ездить туда потом чуть ли не ежедневно, пока не вырастила в себе — уверенность не уверенность, а так, полудетскую мечту, — что не сказали ей про похороны по одной простой причине: родители живы. Их похитили, сымитировав автокатастрофу. Кто похитил? Иностранные спецслужбы, кто еще. Отец был действительно ценным специалистом и действительно очень много знал. Зачем иностранным спецслужбам понадобилась еще и мама, этого Ирина объяснить не могла и не хотела, потому что если мама им была не нужна, тогда та женщина, которая скончалась по дороге в больницу, так и не придя в сознание, а потом была похоронена в могиле с маминым именем и с маминой фотографией на памятнике, на самом деле должна была оказаться мамой, а об этом Ирине даже думать не хотелось. Мама живая, папа живой, и проблема только в том, что для того, чтобы их найти, нужно очень много времени и сил. Время у Ирины было — вся жизнь впереди. А сильной пришлось становиться так или иначе, потому что жизнь пошла совсем другая.

Та июльская ночь разбила историю Ирины Рубцовой на две неравные части. Неравные по времени — потому что новая жизнь только начиналась, и текла как будто в полусне, как будто не сегодня, а где-то на зыбкой грани между позавчера и послезавтра, и время утекало, утекало, но не накапливалось, не оставляло в памяти следов. Неравные и по качеству этого самого времени — потому что в той, прежней половинке, где были живые мама и папа, где не нужно было каждую минуту самой за себя — и не только за себя — принимать решения, время словно застыло на месте, и только поворачивалось не спеша то одним, то другим окрашенным в те же солнечные безмятежные тона воспоминанием. Здесь были горячие черноморские пляжи с набегающей мутноватой волной, с галечным раскаленным берегом, и с лежаками, и с разноцветными рыбками под водой, и с теплым нагретым на солнце виноградом, и с непременными пляжными, истекающими вкусным соком чебуреками. Здесь были неспешные прогулки по набережной, летом же, под вечер, с разговорами о том о сем, и с мороженым в вафельных стаканчиках. Здесь были ленивые дни на даче, дни, где главным вопросом был вопрос о том, кто, когда и с кем пойдет купаться. Здесь даже зимой было тепло, и по вечерам все собирались за чаем на кухне, непременно с чем-нибудь вкусненьким, и с лимоном, и ощущение было такое, что завтра Новый год — постоянное ожидание праздника, но не суетное и нервное, как у многих, а спокойное и счастливое.

Теперь же постоянно были сумерки. Утренние зимние сумерки, когда, еле-еле оторвав голову от подушки, проглотив кое-как, наспех, завтрак, плетешься, нога за ногу, в школу. Вечерние осенние, когда, выйдя из школы, бродишь просто так по унылым московским окраинам — потому что жила теперь Ирина в Москве, у скольки-то-там-юродной тетки, которая официально была назначена опекуншей осиротевшей дальней родственницы из Саратова и приютила сиротку, и кормила-одевала-обувала, и воспитывала, как могла.