Ранее известная как Америка

Я запутался еще больше. Агрофирмы работали, преобразуя солнечный свет, поэтому я никак не мог понять, как вообще можно с ними конкурировать.

– Ладно. Я тебе покажу. Присядь. – Она усадила меня в кресло-качалку и на некоторое время исчезла внутри. Вместо знакомых писка и свиста, которые сопровождали работу моментальных печей, или даже тяжелого скрежета домашнего принтера я услышал какую-то мешанину из звуков: шипение, шкворчание и хлопки, а также лязг металла. Вдобавок запах пищи не имел той химической окраски, которая была знакома мне с детства, и я не уловил ни одного Умного аромата™.

Через несколько минут она вернулась с тарелкой еды.

– Попробуй, – сказала она. – Откуси кусочек. Тебе понравится. Нет ничего лучше, чем поесть натуральной еды, после того как всю жизнь питался одной химией. Это сырный тост, – добавила она, когда я поднес тарелку к себе, чтобы ее обнюхать.

Вязкий, покрытый коркой, почерневший и скользкий, этот тост был совсем не похож на те Сырные тосты™, на которых я вырос, с их ярко-оранжевым сыром, аккуратными углами и диагональными подпалинами следов от гриля, которые темнели, когда вы разрезали его под светом лампы. Сыр даже не был оранжевым. Хлеб был черным. На тарелку капало нечто, напоминавшее липид 607А. Этот тост напоминал съедобную рану.

И все же я умирал с голоду, а Сьюзен спасла меня от превращения в груду костей, так что я решил попробовать. Эта закусь была не так плоха, как казалась на вид, и все же мне не хватало соленого послевкусия и химических добавок, которые придавали хлебу пышности. Сыр даже не был ароматизирован Жаркой-паркой, или Взрывным конфетти с Халапеньо, или Перечно-кукурузной тусой! Это был обыкновенный… сыр.

Я так и не смог это доесть.

– Ну ладно, – проговорила Сьюзен. Она выглядела немного разочарованной. – Думаю, к этому нужно привыкнуть.

* * *

Это был самый необычный фермерский городок из всех, что я когда-либо видел. Во-первых, здесь никто не голодал. Тут не было оповещений о вирусе гриппа, братских могил, покрытых коркой, и засиженных мухами помоек, ни зловония сточных вод, ни стай кошек-переростков, обожающих полакомиться химическими отходами и человеческими мизинцами. Тут не было оружейных складов, сетевых магазинов и объявлений о выдаче пайков.

Повсюду бегали босиком дети; они носились вдоль огромных рядов растений с шелковыми кончиками, которые Сьюзен назвала воздушной кукурузой, вот только в ней не было ничего воздушного. Девушки в выцветших шортах и футболках хихикали, выкапывая из земли клубни (картофель, кабачки, редис), не окрашенные химикатами. Люди широко улыбались на солнце, как будто кто-то увеличил им дозировку. Завитки томатной лозы, поля золотой пшеницы. Дети, тасующие настоящие карты, сидя за столами для пикников, или играющие в настоящий мяч (гладкую оранжевую сферу, которую я сперва, было, принял за фугас).

Их дома были более или менее типовыми, стилизованными под «американу» прошлого века, с ее древними проигрывателями и синими джинсами, эпоху, когда людям ради виртуальной реальности приходилось ходить в театры. И все же один из домов выделялся среди других: настоящий щеголь, вдвое больше остальных, с кучей любопытных наворотов, таких как штормовые ставни и очистители дождевой воды.

– Кто живет в этом ночлежном доме? – спросил я.

Она нахмурилась.

– На данный момент? Кажется, семья Эдвардсов. Иногда Ричардсоны. Иногда дети остаются ночевать, а родители пулей мчатся через всю площадь, только бы побыть немного в тишине и покое.

– Но кому он принадлежит?

Сьюзен остановилась и рассмеялась. Она смеялась так сильно, что даже не она тряслась от смеха, а смех трясся от нее.

– Извини. Вечно я забываю, ну, знаешь, когда появляются новые люди… – Увидев выражение моего лица, она покачала головой. – Здесь никому ничего не принадлежит. Уолден – коммуна.

– Что?

– Коммуна, – сказала она, как будто повторение этого слова могло придать ему какой-то смысл. – У нас нет частной собственности. Мы владеем всем сообща.

Неудивительно, что это место показалось мне немного странным.

– Так вы коммунисты?

– Нет. – Она прищурилась, как будто пытаясь настроить визор на линию горизонта. Только вот при ней не было ни визора, ни каналов. – В коммунистической системе государство владеет ресурсами и раздает их по своему усмотрению. Здесь же никто ничем не владеет, поэтому все владеют всем. Кухонные принадлежности, дома, огороды с томатами… все это в равной степени принадлежит всем нам.

Без сомнения, это была самая идиотская система из всех, о которых я когда-либо слышал, включая Майами, где богатство и власть распределялись пропорционально загару и размеру имплантата груди[131].

– Идем, – сказала она, как только перестала смеяться над выражением моего лица. Она взяла меня под руку. – Я хочу тебе кое-что показать.

Она махнула рукой, чтобы я шел по обсаженной деревьями аллее в тень старой карантинной палатки, перекрашенной в пестрые цвета, чтобы скрыть опознавательные знаки.