Раненые звёзды

Крышка люка опустилась. Изнутри она показалась мне удивительно массивной, как у батискафа. Я обнаружил, что едва могу шевелить конечностями, настолько плотно прилегал костюм к стенкам испытательной камеры. «Тесно, как в гробу», — совершенно ни к месту подумал я.

— Тут жарковато, — сказал я, — можно как-то вентиляцию наладить? — мой голос звучал как-то жалко, и совсем не убедительно.

«А что, если эту дверь заклинит? — меня донимали непрошенные мысли, — меня смогут выпилить отсюда? А если нет? Вон, дверь вплотную к ногам прилегает…»

Усилием воли, я заставил себя не думать.

«Старт через тридцать секунд, — раздался в шлемофоне механический голос; я даже не смог определить, кто именно говорит, — кислородная система, и система охлаждения заработают на старте. Начинаю обратный отсчет. Двадцать… девятнадцать… восемнадцать…»

«Значит, сейчас кислород не поступает?» — я почувствовал, как сердце зачастило, и стало тяжело дышать. «А что, если дыхательная система не заработает? А центрифугу остановить не успеют? Я же задохнусь!»

Не обращая внимание на отсчет, я попробовал слегка пошевелиться, просто чтобы убедиться, что по-прежнему контролирую свое тело. Но тут послышался низкий гул, проникающий вглубь, до самых костей. Меня ощутимо вдавило в кресло.

Почему-то включение машины меня успокоило. Да, перегрузки росли, да на грудь давило все сильнее — но это как раз и значило, что все идет нормально, так, как надо.

— Два же, — раздалось в шлемофоне, — Григорий, как себя чувствуете?

— Нормально, — ответил я, стараясь, чтобы голос звучал солиднее, — терпимо вполне.

— Идем до трех, и для первого прогона будет достаточно, — продолжал голос, — если будут изменения в состоянии — сообщайте.

— Принял, — ответил я, и попытался рефлекторно кивнуть; это у меня не очень получилось — не только из-за тяжести, очень мешала накладка системы связи.

На трех же приходилось прилагать заметные усилия, чтобы вдохнуть. Но чувствовал я себя вполне нормально. Даже в глазах не темнело — хотя меня предупреждали о таком эффекте.

По ощущениям, это продолжалось всего пару минут (хотя на самом деле четверть часа, это я потом уточнил), я даже толком не успел устать от одной и той же позы. На помосте в сопровождении врачей и техников меня встречала Катя. Вид у нее был довольно взволнованный, и она не особенно это скрывала. Увидев меня, она с явным облегчением улыбнулась.

— Ну все, переодевайтесь — на сегодня мы закончили. Дальнейшую программу скорректируем после анализа данных телеметрии, — сказал руководитель центра подготовки, седой крепкий мужик, ростом под метр девяносто, — от себя добавлю: держались вы молодцом. Мы ожидали худших результатов. Возможно, из вас действительно получится приличный космонавт.

— Спасибо, — кивнул в ответ я и, недоуменно посмотрев на Катю, отправился в раздевалку.

Она встретила меня в холле. Мы молча направились в сторону жилого корпуса. Разумеется, без сопровождающих.

— Так, что это было? — первым спросил я, когда, по моим прикидкам, мы отошли на достаточное расстояние.

— Тюрвинг с тобой? — вместо ответа, спросила Катя. Я хотел в ответ огрызнуться, но она произнесла это таким тоном, что я не стал.

— Естественно, — кивнул я, — как договаривались, я даже в туалет с ним хожу. Могу сказать еще раз спасибо ребятам, которые набедренную кобуру соорудили. Дико удобная штука.

— И в центрифуге он тоже с тобой был?

— Ты меня за идиота держишь? — все-же вспылил я.

— Извини, — спокойно ответила Катя, — но я должна быть совершенно уверена.

— Он все время со мной. Я понимаю ставки. И я хочу жить.

— Гриша, ты в очередной раз молодец, — из ее голоса вдруг ушло напряжение, и она снова мне улыбнулась, — сегодня был очень, очень важный день.

— Слушай, хватит вокруг да около! Достало уже, вот правда. Что случилось-то? Думаю, после твоего визита весь мой сегодняшний день будут по секундам анализировать, гадая, в чем дело!

— Помнишь, ты как-то обмолвился, что не очень лифты любишь? — спросила Катя.

— Ну, — кивнул я, — не люблю. И что?

— У нас были основания полагать, что у тебя скрыто развивается клаустрофобия. И это могло выплыть именно сегодня, на испытании. Это само по себе поставило бы под угрозу все договоренности, но даже не это было самое страшное.

Я промолчал, осмысливая сказанное.

— Самое страшное — это твой тюрвинг, — продолжала Катя, — сегодня мне пришлось принести это, — она распахнула полы своего пальто, и продемонстрировала что-то вроде широкого серебристого пояса.

— Что за штуковина? — спросил я, заинтересованно, — не опасно ее здесь показывать?

— Все в курсе, — ответила Катя, — просто так я бы его на территорию не пронесла. Это фризер. Он бы помог спасти нас всех, если бы твой тюрвинг вдруг решил, что тебе грозит смертельная опасность.

— Да с чего бы… — начал я, но Катя перебила.

— Во время настоящего приступа фобии, — сказала она, — человеку кажется, что он на самом деле умирает. Мы не знали, как на это может отреагировать артефакт такой мощности, как твой тюрвинг.

— А просто поговорить со мной было нельзя? — спросил я, — зачем огород городить?