Раненый город

Колонн молдавской армии, ударивших по Бендерам, оказывается, было две или три. Они вошли в город не только по Кишиневской трассе, но и по дорогам из Протягайловки и Каушан. Сразу после этого батальон был разрезан на части. Миша оказался в группе гвардейцев, которая после боя на кишиневской трассе отходила к центру города. Как и все, стрелял. Видел, как бойцы батальона сожгли несколько грузовиков и бронемашин. Как взлетела на воздух бензозаправка, взрыв которой был виден с тираспольских крыш. Видел и то, как мули вели огонь не только по ним, но и по Бендерской крепости, где сидел российский гарнизон, но ответного огня от россиян так и не было. Затем по улице Суворова начался настоящий парад вражеской техники, бронетранспортеры шли один за другим, стреляя во все стороны. Жечь их было нечем. Чудом удалось перейти эту улицу, когда в стороне горисполкома завязался бой. И слышен был сильный бой позади, у казарм батальона. Идти к горисполкому и рабочему комитету напрямую было нельзя, и дворами они выбрались на ближайшую к набережной улицу Ткаченко, где встретились с другой группой таких же, как они, очумевших и полувооруженных бойцов. Тут сзади вышли непривычного вида САУ или танки, наверняка румынские. Самоходку, которая пошла мимо них по улице, сожгли последним выстрелом из гранатомета. Перед этим у него на глазах погиб мальчишка-доброволец, который, забыв все, чему учили, выстрелил по ней из «мухи», уперев ее трубу себе в плечо. С улицы Ткаченко можно было сразу бежать к реке, но они пошли наверх, на помощь. Откуда-то передали приказ удерживать подходы к Днестру, и несколько часов они обстреливали мулей, пытавшихся пробраться к реке. Ухлопали несколько молдавских вояк, грабивших промтоварный магазин. Одного из них подстрелили прямо с большой коробкой в руках. Уже раненый, он так и побежал с нею и через мгновение, срезанный второй очередью, бился на милой ему коробке в конвульсиях, а из прорех картона на землю сыпались магнитофонные кассеты. Потом случайно наскочили на пушку, которую мули установили для стрельбы по зданию горисполкома, и перестреляли ее расчет. И тут же сами получили в хвост и гриву. Дальше пройти не удалось. Под утро нападавшие, видно, перегруппировались и в обход боя в центре надавили в сторону реки. Кончились патроны, и он, бросив опустевший автомат, в одиночку переплыл Днестр. Течением снесло в сторону Терновки. Оттуда пошел пешком в Парканы, где оружия взамен брошенного добыть не удалось, и попуткой в Тирасполь, к штабу гвардии, где его выслушали, но в ответ ничего не сказали. Вот он и пришел к дяде, в ГОВД, узнать, что происходит и почему Тирасполь до сих пор молчит.

Подчеркивая, что говорить ему больше не о чем, Миша опускает голову и вновь принимается за еду. Высунувшаяся сбоку ручища мордатого Степы Горобца отламывает себе половину положенной перед Мишей колбасы. Раздается чавканье. Страшно хочется Горобцу за это нахамить, но стажем и возрастом я еще против него не вышел.

— А дальше что будет, как думаешь? — вновь спрашивает Мишу побледневший Вербинский.

В смысле что же дальше делать ему, Вербинскому, лично? Как выбрать безопасное место дальше отсиживаться — вот о чем он спросил. Он же полночи всех и себя убеждал, что все будет хорошо. Сверху-де все знают, и, если не приказывают, значит, мы нигде, кроме горотдела, не нужны. Он сам никуда не пойдет и другим не советует. И Миша это почувствовал. Можно не знать человека, но личную озабоченность с морды легко не спрячешь…

— То самое и будет! А вы сидите, ждите, пока начальники совещаются. Заодно, пока румыны переправятся, дождетесь! А потом вас будут украинские менты расспрашивать в Кучургане, совсем как вы тут за новостями топчетесь!

Делают вид, что Мишины слова их не касаются. Сжимаю кулаки. Стыдно и нелепо!

— Шли бы вы отсюда на х…, ребята, дайте поесть племяннику, — неожиданно невежливо предлагает коллегам Тятя.

Как всегда, даже когда ему хочется накричать, это получается у него не в меру спокойно, чуть ли не ласково. Но у большинства достает ума понять: хватит. Слушатели потихоньку ретируются из кабинета. Мы остаемся втроем. Я не участвую в разговоре, потому что не знаю людей, о которых спрашивает Тятя. «Не знаю, не видел, он с нами не отходил…» Сколько прежде таких ясных судеб потерялось в эту ночь…

Миша, улыбаясь, достает из кармана и отдает Тяте эргэдэшку.

— На! Впопыхах в кармане осталась! Если б перед заплывом нашел, выкинул бы к чертовой матери! Как течением подхватило, несколько минут думал: не выплыву! А как выбрался на берег, чувствую, мешает в одежде что-то, я себя ощупывать, и вот тебе на, лишний кирпич висел на шее! Держи, держи, если я из-за нее не потонул, она счастливая!

Вот и у Тяти есть граната. Это хорошо. Сегодня ночью сугубо мирный Тятя впервые пожалел, что не разжился чем-нибудь стреляющим или взрывоопасным. Зная, что у меня две гранаты, попросил себе одну. Само собой, я не мог отказать ему, хотя с оружием стало вдруг почти невмоготу расставаться. Свою гранату мне теперь не надо ему отдавать.