Раненый город

В коридоре снова движение. Слышатся шаги, хлопанье дверями, возгласы: «К начальнику, сбор!» Тятя кивает Мише — он пойдет с нами. Бросаю взгляд на часы. Уже без четверти десять. Подтягиваются отстающие. Зубин обводит собравшихся хмурым взглядом, останавливает глаза на Мише, но ни о чем его не спрашивает.

— В десять часов добровольцы, если такие есть, собираются во внутреннем дворе. Там формируется сводный отряд для отправки в Парканы. Для остальных — работа по распорядку. В общем, решайте каждый сам за себя. Все! По рабочим местам!

Работы по распорядку, понятно, сейчас никакой быть не может. Все сбиваются в кучки, кому с кем интересно. Я без долгих раздумий решил: мое место среди добровольцев. Поэтому держусь поближе к Мише, который не скрывает, что пойдет со сводным отрядом. То же надумал и Тятя, который не хочет отпускать его одного. Вдвоем они шепчутся, как устроить, чтобы Мише выдали в нашей оружейке автомат. Кроме Тятиного содействия, у Миши есть еще один козырь — знание обстановки в Бендерах и Парканах. Они уходят вниз.

43

Я не спешу спускаться. Успею. Внутренний двор виден из всех окон по этой стороне отдела. Лучше поболтаюсь еще рядом с коллегами, послушаю, что говорят. Может, кто еще с нами идти решит. Проходя по коридору, вижу две компании, собравшиеся одна у заместителя начальника отдела Мосиной, а вторая — у Вербинского. У Мосиной замечаю внушительную фигуру Приходько и направляюсь туда. Войдя, молча жду очереди обратиться, как полагается младшему по званию. Володя Приходько с какими-то материалами в руках, часть из них на столе перед Мосиной. Она, не глядя, что-то подписывает. По ее правильному и, несмотря на возраст, приятному лицу пролегли новые, некрасивые морщины. Глаза какие-то испуганные, широко открытые, но смотрит она не на кого-то конкретно, а на всех и мимо, переводя из стороны в сторону взгляд. У стоящего над ней Приходько на губах легкая улыбка, и в ней мне чудится презрение. Что же здесь происходит? Ну, с Владимиром понятно. Воспользовался ситуацией, чтобы без лишних вопросов отписать какие-то каверзные дела и материалы. Этот, при своей методичности и постоянном присутствии духа, нигде не растеряется. А нюансы мимики к чему?

Фраза за фразой, жест за жестом становится ясным, что присутствую при завязке интриги. Главная тут вовсе не Мосина, просто испуганная женщина, с которой взятки гладки. Есть тут актеры похлеще! Например, Тищенко, который, вытянув шею, с жалким видом выглядывает в пустой все еще двор. Он смотрит и до одури боится, что добровольцев не видать. Значит, могут приказать, кому идти! А он в отделе на плохом счету из-за того, что несколько раз едва не ловили за руку! Зубин его не любит, и он это знает. И я тоже терпеть его не могу, особенно после того, как вчера узнал о подставе с материалами по Восканяну. В страшном ожидании он полусвязно начинает ругать всех будто бы за неразбериху и бардак. Достается и Зубину, которого он сейчас особенно ненавидит за то, что тот сразу же не назначил воевать кого-то другого, который уже пошел бы защищать такого хорошего и любящего самого себя Тищенко. Вместо этого угрожающая неопределенность, томительное ожидание, в котором он вынужден показать всем свое нутро, потому что, как всякий трус, не может совладать с собой.

Тищенко отворачивается от ядовитой улыбки Приходько и смотрит на меня. Я показываю ему взглядом в окно, потом мотаю из стороны в сторону головой — «Ая-яй!» — и презрительно сплевываю. В его глазах мелькает ненависть, но он молчит и отворачивается. Молчи, молчи, сука, а то ведь спрошу при всех о протоколе допроса и поддельных водительских правах, куда они делись?!

— У кого детей нет, те и пойдут! — басит из угла Горобец.

Вот какая у них спасительная идея созрела! То-то Тищенко на меня взгляд кидал. У вас сразу идея, а у Тяти, к примеру, дочки нет или он умственно убогий, что у него не возникло сразу же такой хорошей идеи? Решаю, несмотря на молодость, открыть рот.

— Успокойтесь, — говорю, — многодетные и незаменимые, добровольцы без вас найдутся!

Выхожу из кабинета. Со мной выходит подписавший свои бумаги Приходько.

— Ишь ты, орел! — зло басит вслед Горобец.

— Что, решил добровольцем пойти? — улыбаясь, спрашивает Владимир.

— Да, решил!

— Романтики захотелось?

— Причем здесь романтика? По-другому не могу. А ты?

— Я — нет. Не вижу, кого и что защищать. Союз уже не вернешь, так за Тищенко воевать, что ли? Что политики, что граждане — одно «гэ»! От войны и разрухи всем только хуже будет. Я так думаю.

— А ты националистов вблизи видел?! Кто-кто, а они, если победят, разруху обеспечат!

Приходько поворачивает свою большую голову и смотрит мне в глаза.

— Не один ли черт? Сегодня одна муть, завтра — другая.

— Нет, не один!

— Эх, романтик ты, говорю тебе!