Раннее, раннее утро

— В самом преступлении — нет! — сказал следователь. — Но, вообще говоря — да!.. Все трое одинаково виноваты и в то же время одинаково невинны. Вы, наверное, полагаете, что ваш сын стал жертвой посторонней злой воли?

— А вы отвергаете такую возможность?

— Я отвергаю мысль, что ваш сын малодушный дурачок, — сказал следователь, и отец услышал в его голосе нотки раздражения. — А Евгений действительно парень с исключительной волей и характером. В этом и коренится его несчастье. Представьте себе, что за скверный парадокс — несчастье человека в том, что должно быть его гордостью.

— Вероятно, он гораздо старше, — продолжал настаивать отец.

— Да, на два года старше… И держал ребят в личном подчинении, не спорю… Но сваливать на него всю вину, значит, закрывать глаза перед правдой. Каждый из троих пришел к преступлению своим путем.

В комнату вошел молодой человек в спортивной куртке.

— Приведи мальчика, — сказал следователь.

Молодой человек, мрачно оглядев посетителя, вышел.

— Я ему не симпатичен, — заметил отец.

— Разумеется, — сказал следователь. — У него своя теория. По его мнению, в тюрьму надо сажать родителей. Сделать это правилом — за совершенные их детьми преступления… Неплохая идея! Родители бы крепко призадумались…

Следователь говорил шутливым тоном, но глаза его оставались серьезными. Отец не слышал его. Он прислушивался к шагам, которые удалялись и затихали в глубине коридора, а затем к наступившей тишине. Сейчас там, наверное, щелкают замки, скрипят засовы. Вот мальчик встает, в глазах у него — испуг. Выходит, сопровождаемый взглядами оставшихся… Теперь идет по стертым половицам бесконечного коридора… Вот сейчас…

Он услышал шаги, но это были тяжелые размашистые шаги мужчины. Он так и не расслышал за ними тихих шагов мальчика. Вот они ближе, ближе, потом останавливаются. Внезапно дверь открылась, и на пороге появился мальчик. Лицо у него было очень бледное, одежда помята. Короткие волосы свалялись и торчали клинышком надо лбом. За его спиной стоял с хмурым видом человек в спортивной куртке.

Мальчик не заметил отца. Он смотрел на следователя доверчивым и спокойным взглядом.

— Входи, Владимир! — мягко сказал следователь.

Мальчик закрыл за собой дверь и, обернувшись, увидел отца. И сразу же лицо у него неуловимо дрогнуло, губы задрожали, лишь широко открытые глаза застыли как у восковой фигуры.

— А с отцом ты не поздороваешься? — спросил следователь.

Мальчик машинально шагнул вперед. Он видел лишь пожелтелое, окаменевшее от горя лицо. Увидел и слезы, скатившиеся с жесткой щеки. Он остановился. Отец поднял руку и положил ее мальчику на плечо.

Мальчик вдруг резко отшатнулся, повернулся спиной и, скорчившись, как от боли, упал на пол. Мужчины в испуге вскочили. Они не видели закрытого руками лица, а лишь содрогающееся тело. Они попытались поднять его, но судорожно скрюченное тело снова падало на пол. Они не могли понять: плачет мальчик или же бьется в тяжелом нервном припадке. Лица его нельзя было разглядеть.

Следователь выпрямился.

— Выйдите!.. Прошу вас — выйдите!

Отец смотрел на него невидящим взглядом.

— Вы слышите? — нетерпеливо сказал следователь.

Отец послушно направился к стеклянной двери. В коридоре следователь сказал:

— Идите домой!.. И не бойтесь — без вас он успокоится!

Отец отер лицо чистым, тщательно сложенным платком и, не сказав ни слова, медленно побрел по пустынному коридору.

5

На улице уже стемнело, невидимый тихий дождик падал на крыши и тротуары. Изредка мелькали прохожие. Какая-то молодая женщина стояла под балконом со сложенным зонтиком в руке. Блестящая от дождя машина остановилась у тротуара, женщина торопливо просеменила на высоких каблучках и юркнула в распахнувшуюся дверцу. У балкона отец остановился. Машина уже отъехала, ее гладкий верх блеснул под фонарем и растаял в темноте.

Но все это прошло мимо сознания мужчины. Водяные струйки сбегали по его лбу и щекам, но он не замечал их. Он всматривался в себя. Воспоминание было таким ярким, будто все случилось вчера. Допрос вел полицейский в синем мундире, с налитым кровью багровым лицом и круглыми, желтыми, как у птицы, глазами.

— Что ты делал у театра? — спросил полицейский.

— Протестовал, — ответил мальчик.

Он, действительно, был тогда еще мальчиком — коротко остриженный, в мятой гимназической форме. На куртке и брюках виднелись расплывшиеся пятна засохшей извести.

— Что-что? — переспросил полицейский, не поверив своим ушам.

— Протестовал, — чуть тише повторил мальчик.

Полицейский размахнулся косматой рукой. Когда мальчик поднялся с пола, в ушах у него бурлил водопад.

— Спрашиваю тебя: что ты делал у театра?

Мальчик молчал. Полицейский прищурился с довольным видом и ухмыльнулся. Ему было некогда, и эта маленькая победа вполне удовлетворяла его.

— Если б твой отец не упросил меня — от тебя бы мокрое место осталось, — сказал он. — Михал, выпусти его!