Раннее утро. Его звали Бой

— Ты не права, Кати. Жизель и Надя прекрасно выглядят и вовсе не собираются болеть. Что же касается Креветки, то она моя подруга, и я никому не позволю плохо о ней говорить.

И хозяйка согласилась с мсье Боем. Конечно, ей было не по душе, что трое детей оказались без материнского присмотра и без Мисс, но ведь надо же дать возможность госпоже Макс отдохнуть в Париже. Двенадцать дней пролетят незаметно.

— Найдем кого-нибудь, какую-нибудь женщину из басков или испанку, так уж и быть, смирюсь с этим, чтобы она присмотрела за детьми до возвращения матери, — сказала хозяйка. — Ты никого не знаешь, Сюзон?

Тут я не выдержала и сказала:

— Не надо никаких женщин из басков и никаких испанок. Если, мадам, вы позволите, я сама займусь детьми. Вы ведь знаете, нас в доме было девять человек детей и в семь лет я уже умела и пеленать своих младших братьев, и соску им давать. Тем более что девочек госпожи Макс я очень люблю.

— Какая отличная мысль! — сказал мсье Бой. — Я помогу тебе, мисс Сюзон.

За все время разговора мадмуазель Долли даже рта не раскрыла. Но тут не выдержала:

— А я тебе помогу, Бой, — сказала эта прилипала.

Хозяйке все это понравилось, она поблагодарила и меня, и мадмуазель Долли. Мадам Жаки еще поворчала, что в этом году все в доме с ума посходили и что если бы она могла, то немедленно уехала бы в Шательгюйон. Там она лечится каждый год в сентябре: тамошняя вода помогает при ее колибациллах. (А в это время господин Жаки обычно лечит свой синусит в Люшоне, куда ездит со своим компаньоном, господином Фишером, у которого слабое горло.) Госпожа Жаки заявила, что господин Жаки — не то что господин Макс, который только и думает о своих прихотях, что фирма «Фишер и Поммье», не в пример страховому агентству господина Макса, — солидная фирма, и завершила все такими словами:

— Вино — это все-таки более серьезная вещь, чем пароходы.

Так смешно было слышать от нее про вино, она ведь, госпожа Жаки, ничего не пьет, кроме чая, настоя вишневых хвостиков и подогретого цитронада, я прикрыла рот рукой, чтобы не рассмеяться, и я уверена, что если бы бедная Мисс не лежала полуживая в больнице, мсье Бой расхохотался бы, как сумасшедший. Так и слышу его: ха-ха-ха, повтори, повтори, Кати: «Вино — это более серьезная вещь, чем пароходы»? И мадмуазель Долли, эта кобыла здоровая, тоже смеялась бы: ха-ха-ха, вино — серьезная вещь, а хозяйка сказала бы, улыбаясь: ну-ну, дети мои, посмеялись и хватит. И госпожа Жаки сразу перестала бы причитать, ей иногда бывает даже приятно, когда мсье Бой смеется над ее высказываниями. Если у нее и есть еще капля сердечного тепла, то только для него. Но в это утро ее «серьезное вино» не вызвало веселья, и тогда она принялась за меня (может, заметила, что я прикрыла рот рукой и что глаза мои смеялись):

— А ты, Сюзон, смотри у меня!

Это она, значит, предупреждала, чтобы я не вздумала, заботясь о детях госпожи Макс, оставить без внимания ее, госпожу Жаки. Смотри у меня, если хоть чуть-чуть опоздаешь подать мне еду или не будешь как следует взбивать перину, расстилать простыни, чтобы они были натянуты, как шкура на барабане. Я ответила:

— Пусть мадам Жаки не беспокоится. Дети у мадам Жаки ничего не отнимут.

Тут я заметила, что мсье Бой смотрит на меня чересчур пристально, а поскольку у меня все никак не проходило желание рассмеяться, я взяла поднос (хозяйка как раз только что позавтракала) и пошла вниз на кухню. Ступеньки лестницы меня успокоили (по ним надо внимательно спускаться, а то в начале июля я как-то поскользнулась и половину лестницы проехала на спине). Я опять стала серьезной и рассказала Марии Сантюк и Иветте, как вызвалась заняться детьми, пока госпожа Макс будет в Париже, и Мария Сантюк сказала мне:

— Хорошо, Сюзон, ты молодец!

Сказала она это своим обычным тоном, серьезно и с достоинством, и я возгордилась. А Иветта поторопилась добавить:

— Рассчитывай на меня, Сюзон, я возьму на себя твое глаженье.

Признаюсь, это тоже меня очень тронуло. Ведь глаженье в комнате рядом с кухней в такой жаркий август — вовсе не гулянье по райским кущам. Ничего похожего. Надо натолкать в утюг угля из печи, раздуть в нем огонь ручными мехами, а затем то и дело поднимать его к щеке, чтобы проверить, не перегрелся ли он, не сожжет ли ткань, не оставит ли желтый след, — все это никак не назовешь развлечением. И только потом начинается главная работа на гладильной доске: гофрировка шемизеток хозяйки, складочки на ночных рубашках остальных дам, воланчики и рукавчики детских платьев, наши с Иветтой фартуки, и не только испанские. А рубашки мсье Боя! А иногда еще рубашки мсье Макса и мсье Жаки с накрахмаленными воротничками. И еще пляжная пижама мадемуазель Долли, ее платья со вставками и помпончиками, в которых она становится похожей на мула, наряженного в апрельский праздник полей, перед Вознесением. Одним словом, работы полно.