Раннее утро. Его звали Бой

Он поднимает глаза к небу, покачивает поводьями лошадей, он вдруг выглядит таким молодым. Его полковник… Мы идем, лошади задумались, я отгоняю мух, он насвистывает, как насвистывал Жан, как насвистывала Лалли. Сквозь его сжатые губы пробивается тонкий, хрупкий звук, знакомая мне мелодия, которую он бесконечно повторяет, лошадям нравится, папа мне тысячу раз говорил, что лошади музыкальны, Жан смеялся. А чего ж они тогда так фальшиво ржут? Он насвистывает мелодию Лалли, какую-то церковную, уже не помню, какую именно, Свара поворачивается к нему, как будто говорит: продолжай, мне нравится эта музыка. В Лерезосе поток становится полнее, шире, я там видела стрекоз и зимородков, крылья одних в тон оперению других — голубые, как глаза Жана, мы расседлывали лошадей, я молча сидела на берегу, лошади спускались в речку, вода омывала им ноги, а иногда, в более глубоких местах, даже бока, на которых оставалась татуировка от седла, тон в тон. Лалли вдруг появлялась из плакун-травы с сиреневыми стрелками, раздвигая высокие камыши с коричневыми цветами-колотушками. Ну что, наезднички, не удалось вам заманить с собой Жана? Папа не отвечал. Он сидел на берегу, зажав травинку в зубах и сдвинув очки на лоб, и своими нежными подслеповатыми глазами наслаждался зрелищем купания коней. Они плескались, порхали, плясали, капли сверкали, словно большие цветы, к гривам цеплялись хрустальные ожерелья, а мухи яростно жужжали над залитой водой недоступной добычей. Через какое-то время Лалли присоединялась к лошадям, округлым жестом сняв платье. Скрестит руки, потом разведет их над головой, оставшись в коричневом вязаном купальном костюме с рукавчиками. А я позаботилась надеть под брюки свой черный купальник с круглым вырезом на груди. Ну, рассказывайте, мой племянник Жан по-прежнему боится лошадей? Замолчи, Лалли! Я плескала в нее водой, брызги стекали по ее смеющемуся лицу, по волосам, по полным рукам. Ужасному купальному костюму не удавалось ее обезобразить. В Лерезосе… Боже, что это со мной? Я рассказываю ему о Лерезосе, о зимородках и об этой пасторальной картине: о Лалли и о купании лошадей, скоро дойдет черед до Сен-Сальена, папа говорил, что соленая вода для копыт — лучше не бывает. На пляже Сен-Сальена мы гонялись за морскими жаворонками. В седле. Сейчас прохладнее, чем я ожидала, с океана взвился ветер, его слышно там, наверху, в верхушках сосен, я рассказываю о морском жаворонке, его еще называют всадником песков, но в Ландах его окрестили птицей-наездником.

И Лео пил, смеялся, согрелся. Венсан все предусмотрел, он сунул в карман своей «аляски» флакон с лосьоном, а теперь растер им руки, спину, ладони больного, даже ногу выше перелома. А тот только вздыхал. Вы с ума сошли, зачем вы вернулись?

— Чтобы спасти вас от Рико.

— От Рико?

Жан взял слово, рассказал о своих догадках, не дававших ему покоя; подкрепил их видением, вызванным, скорее всего, его воображением, но явно тревожным: в те пять минут, что он спал предыдущей ночью, ему во сне явился Рико, вооруженный пистолетом, стреляющий в упор… Они вернулись, чтобы Лео точно добрался до Шерне, они покинут его, лишь передав с рук на руки хирургу, который вправит ему ногу. Пылкие английские авантюристы превратились в сиделок, я была ошеломлена, забрасывала их вопросами: прежде всего, как это им удалось так просто найти Лео? Я думала, что горы предательские, что там ничего не стоит заблудиться.

— Конечно, там можно заблудиться, — сказал Жан, — мы один раз заплутали, под конец ночи, но потом, на рассвете, снова выбрались на тропу — я прежде делал отметины, а Венсан прекрасно ориентируется на местности.

Глоток арманьяка, улыбка победителя на собачьем конкурсе, Венсан напыжился, и моя старая антипатия к нему вспыхнула с новой силой.

— А второй учитель? Эли? Его ничто не насторожило?

— Он об этом не думал.

— Почему вы его не предупредили? Почему он не пошел с вами?

— Мы смылись по-тихому, говорю тебе, задумал что-нибудь в таком духе — бери ноги в руки, некогда трубить сбор, да и незачем.

— Но Эли ведь был его другом!

— Ну и что? А мы стали его друзьями! Чувствуешь разницу?

У них на все был ответ, моя логика рушилась под напором их логики, которая на самом деле не выдерживала никакой критики, я злилась, чувствовала себя мелочной. Они смотрели на меня свысока, подавляя своим бесподобным бескорыстием.

— Признайтесь! Признайтесь, что вам было весело снова провести Рико. Сначала сапоги, теперь Лео.

— Если тебе так хочется, — сказал Жан ледяным тоном, — если тебе нравится так думать, ладно, не стану тебе перечить: мы спасли человека забавы ради.

— А вы… вы его действительно спасли? Кроме шуток? Рико не бросился за вами в погоню? Проглотил шутку как умненький, благовоспитанный проводник? А как же его пистолет?

— У твоей кузины сумасшедшее чувство юмора, — сказал Венсан.

— Сумасшедшее, — подтвердил Жан.

— Вы меня смешите, я ничего не могу поделать.