Раннейген (СИ)

— Можем, ибо смерть это легкая кара. Вместо этого мы отправим ее в изгнание! Никто не даст крова над головой, не разделит с ней крохи хлеба и бокала вина. Она будет вечность болтаться по холодным дорогам Скеллиге, пока не умрет.

Люди так воодушевились этим, что всюду раздавались восторженные крики. Иаков отыскал глазами Хильду. Она стояла, растеряна и печальна, у дома Вильфреда. Рядом с ней был Кай суров и обеспокоен, но Иакову показалось, что они не разделяли ни восторга толпы, ни его печали за несправедливую судьбу Раннейген.

Они стояли там вдвоем, ведомые только своими собственными заботами. Отдельно ото всех. Кай прижал Хильду к себе, и та безучастно повиновалась его движению. Холодная и апатичная, пустым взглядом глаз Хильда глядела на толпу, не различая ни Иакова, ни кого бы то ни было еще.

— Изгнание произойдет завтра на рассвете, — закончил Вильфред. — Травнице повесят цепь изгнанника, и ведьмак выведет ее отсюда, дабы она не сбежала.

Удовлетворившись этим приговором, люди стали расходиться, но большинство ринулось в чертог. Урсула вдруг упала на колени перед корзинкой и разрыдалась. Так она сотрясалась в рыданиях минуты три, а затем, утерла слезы, встала, и, взяв корзинку, вяло побрела в хату.

— Пойдем, — сказал Геральту Вильфред, хлопнув того по плечу, — выпьем и обсудим.

Ивар, Ульве последовали за ними. В доме Вильфреда было тепло. Они сели на скамьи у очага. Его дочь подала им питье, и Вильфред приказал ей выйти погулять.

— Мда-а-а, и случиться же такое, — протянул он, усаживаясь на лаву. — И так, ведьмак, мы договаривались о другом немного, а теперь я уж и не знаю…

— Нечего переживать Вильфред, я близко к разгадке, как никогда. Травница поедет со мной и ваши беды прекратятся. Чудище вас больше не побеспокоит.

Поленья потрескивали в костре, и маленькие искорки разлетались по сторонам. Ивар сделал большой глоток.

— И как же все-таки травница тут причастна? Она, что же и взаправду ведьма? — Рыжий мужчина поболтал питье в кружке и вопросительно уставился на Геральта.

— Она действительно пала жертвой проклятия. Косвенно. Людям лучше не рассказывать обо всей этой истории. Пускай для них она останется просто жертвой чар, — Геральт пристально поглядел своим спутникам в глаза, и те кивнули в знак согласия.

— Ну, что же, ведьмак, — выдохнул Вильфред, — на том и порешили. Раз уж говоришь, что все решится, пускай. Поверю на слово профессионалу, — он возвел кружку вверх, и они скрепили обещания, громко чокнувшись кружками.

Однако Геральт и Ульве не разделяли общего облегчения. Оба обеспокоено переглянулись.

— Ну, что ж нас ожидает еще одно событие, — сказал он, вытирая бороду. — Хильда и Кай женятся. Выпьем за молодых.

Так они распивали напитки около часа, а затем ведьмак откланялся и направился к выходу. Перед порогом его остановил Ульве и протянул медальон.

— Возьми, вернешь ему, чтобы он ушел с миром, — прошептал он.

— Откуда он у тебя?

— Много лет назад, когда я занимался колдунством, я призвал дух его матери. Это было в лесу. Я побрел за ней. Долго идти пришлось, около трех дней. Она привела меня к берегу, деревня там была очень давно. Сейчас одни развалины. Неподалеку от деревни Фирсдаль. Раньше там пытались несколько раз отстроить деревню, да все зря. И там я нашел его, — он еще раз тряхнул медальоном. — Бери, и удачи вам.

— Спасибо, — Геральт сомкнул медный кружок в своем кулаке и направился к дому Раннейген.

Иаков все это время сидел на скамье, и уже клевал носом от усталости. Солнце было в зените, но небо затянули тучи, и этого не было видно. Холодный ветер дул с севера, напоминая о скорой зиме. «Начинается Саовина, — подумал Иаков с тоской о доме». Он не знал, празднуют ли Саовину на Скеллиге.

Но как только он увидел Геральта, выходящего из дома старосты, его усталость, как рукой сняло. Иаков хотел подойти к нему, но побоялся, и когда ведьмак зашел в дом Раннейген, он подобрался поближе, стараясь услышать их разговор.

Когда Геральт зашел в дом травницы, то застал ее на полу, у стены, бледную и заплаканную. Она не двигалась, и ему на миг показалось, что она мертва, но он почувствовал ее пульс и слабое прерывчатое дыхание. Девушка поглядела на него красными глазами, испуганная и одинокая.

Ранни содрогнулась, когда он сделал шаг ближе, боясь, что он убьет ее, хотя без сомнений, слышала свой приговор.

— Я не хотела, — проревела она, — клянусь, я не специально. Я… Я не знала, что она носит ребенка. Вернее, я думала, что это поможет…

Геральт опустился на корточки перед нею, невольно почувствовав жалость. Не то, чтобы он так о ней беспокоился, но та жестокость и бессердечие, в которое мгновенно облачились жители деревни, известные ему сполна, и о которых она ничего не знала, были причиной многих страданий вообще.

Но Геральт не мог полностью обратить свою жалость на нее, ибо то, что она сделала не было мелким проступком, и в то же время, он знал, что сделано это было не специально и не со зла.