Ранняя философия Эдмунда Гуссерля (Галле, 1887–1901)

Но как неоднократно подчеркивалось, во время создания ФА Гуссерль ещё точно не знал, какой «новый мир» открывается ему в неясных ещё очертаниях… Такое в истории науки сплошь да рядом случается с поистине выдающимися учеными. Их именно «мучают» как нечто неизвестное, как бы «непостижимое», а потом обретают рождение и развитие «новые миры» знания! При этом отчасти уже уловленные, хотя и смутно, очертания мира феноменологии (по собственному гуссерлевскому признанию, сделанному post factum) не давали ему покоя. А что происходило чуть-чуть до этого? Тогда ещё не было ни специальной терминологии, которая не заимствовалась бы из других дисциплин, ни понимания особого типа специальных проблем, ни даже суждения об очертаниях вновь открытых духовных сфер.

Что делают ученые (и кстати, путешественники) в таких случаях? У них есть «Индия» – и пока еще не Америка! И у Гуссерля некоторое время была своя Индия, а именно: опора на тогдашние философию и психологию и связанные с этими дисциплинами старые термины – например, «психический», «психологический» – как опознавательные обозначения, позволяющие хотя бы в ещё грубой, приблизительной (в целом неадекватной для будущей феноменологии) форме определить принадлежность, пусть отдаленную, нового континента феноменологии к более обширной сфере жизненной реальности и к уже существующим научным дисциплинам. Говоря коротко, этой жизненной реальностью стала так или иначе известная науке и философии область исследования, а именно человеческое сознание.

При этом «свой мир», постепенно открываемый им, Гуссерль в самом широком плане локализовал в целом правильно, когда разместил его в пределах исследований сознания. Он не ошибался и тогда, когда хотя бы частично относил его и к психологической области, ибо именно в науке психологии, как традиционной, так и современной ему, в наибольшей степени в сравнении с другими дисциплинами – исключая философию с её историей – предпринимались исследования человеческого сознания. Правда, психологические работы, специально посвященные интересовавшим раннего Гуссерля проблемам генезиса числа и числовых понятий, были довольно малочисленными. Но ведь Гуссерля затрагивали также и темы представлений и другие проблемы, почему материал как из истории психологии, так и особенно из современной ему психологии, был в ФА достаточно добротным и репрезентативным. Теперь снова подчеркиваю – в разбираемом аспекте: когда в ФА употреблялись понятия «психология», «психологический», на деле имелась в виду не только, осмелюсь сказать, не столько существовавшая тогда наука психология (хотя слово «психология» все же маркирует науку, о которой идет речь.) А частично была как бы уже «положена», интендирована (хотя не описана, не определена в её специфике и пока растворена в «психологическом» в самом неопределенно широком смысле этого слова) новая, и именно феноменологическая работа. В будущем феноменология, как мы знаем, станет высоко специальной философской дисциплиной. Эту пока скрытую интенцию нам следовало хотя бы уловить и разместить в особых рамках становления специфического, нового, как бы феноменологического анализа.

Когда это впервые увидел Гуссерль, иными словами, когда он сам понял, что «открыл свою Америку»? По моим оценкам, мысль об этом ясно укрепилась в его уме, когда он – во многом вопреки главным логицистским, антипсихологистическим установкам «Пролегомен»(I том ЛИ) – быстро написал и опубликовал II том ЛИ, где как раз и содержится первый, пусть еще несовершенный опыт его более или менее осмысленной феноменологической работы. Еще и еще раз поставлю вопрос: а что было раньше, в частности, на стадии ФА? Резюмирую, в виде гипотезы, свое понимание сути и места этого раннего труда (и примыкающих к нему набросков ко II тому), в открытии и оформлении новой феноменологии.

Полагаю, положение было двойственным – в частности, в свете перспектив будущего развития Гуссерля как ученого. С одной стороны, даже явные подвижки в сторону этого (ни ему, ни кому-то другому) ещё не известного во всех очертаниях будущего пути сначала пришлось осмысливать и оформлять, как сказано, в старой терминологии. Что касается «области», «предмета», и «методов» больше всего подходила – хотя перспективно, содержательно уже была неадекватной – привычная психологическая терминология. А поскольку наука психология (в её тогдашней форме философской психологии) всего ближе стояла к избранному Гуссерлем в ФА исследованию особых процессов сознания, необходимо функционирующих на пути к понятиям науки, в данном случае математики, арифметики, то слова «психология», «психологический» и в этом смысле хотя бы частично подходили к делу. Но в уже пробившемся гуссерлевском понимании термин «психологическое» неизбежно включал в себя много больше, чем отсылку к материалу науки психологии в её тогдашнем виде.