Ранняя осень. Повести и этюды о природе

— Сушите весла! — подал команду Сережка, когда лодка поравнялась с замшевелым пеньком. И, привстав, ловко схватил за шиворот перепуганного насмерть зайчонка.

Глаза паренька сейчас светились безмерной добротой.

— Экий шельмец, совсем застыл! — проворчал ласково Сережка и сунул живой пушистый комочек себе за пазуху. — Отогревайся, заинька, а вернемся домой, я тебя молочком напою. — Покосившись застенчиво в мою сторону, прибавил: — Ему ведь, чай, от роду денечков пять.

Я смотрел на Сергея. Смотрел и думал с теплым, радостным чувством: «Хозяин. Растет молодой хозяин! Такому, когда подрастет, Степаныч смело может доверить свое большое хозяйство».

Сказание о древнем тереме и Луке Бескорыстном

В мае по просьбе одной московской газеты мне довелось поехать в командировку в Старую Руссу. Свою корреспонденцию я написал на месте же, послав ее в Москву авиапочтой. В запасе у меня было еще предостаточно времени, и я отправился в знаменитый город-музей, находившийся поблизости, чтобы подивиться его древним кремлем и другими не менее древними памятниками великого русского зодчества.

Моим экскурсоводом по городу чуть ли не с тысячелетней историей был местный старожил — сотрудник областной газеты, большой ценитель древности. На мое счастье, Серафим Максимович Дедушкин в данный момент находился в отпуске, и он целых три дня, не уставая, водил меня от одного живописного древнего храма к другому, не менее древнему, не менее величественному.

А к концу последнего дня, тихого, насквозь золотого от обилия льющихся с неба умиротворенно-ласковых лучей неистового майского солнца, Серафим Максимович — узкоплечий, тщедушно-сутулый с виду человек с впалой грудью и густой окладистой бородой Николая-чудотворца, смущающий своими глазами с дьявольски-задорным блеском, — сказал чуть насмешливо и чуть загадочно:

— Нуте-с, скажите-ка напрямки: не утомил вас бородатый сумасброд? Нет?.. Это честно?.. Тогда, может, прокатимся за город? Не пугайтесь, километров семь, не более до того места… я бы выразился: святого из святых. К счастью, не все дотошные туристы про тот уголок знают. А вы, как я полагаю, не пожалеете о потерянной паре часов.

Я тотчас согласился. Неподалеку от собора, который мы только что внимательно осмотрели, стоял старый, первого выпуска, «Москвич» Серафима Максимовича, и мы, усевшись в этот «скрипучий рыдван», — по меткому выражению его хозяина, покатили по булыжной мостовой вон из города.

Сразу же за последними постройками потянулись небогатые северные поля, зеленые холмы, хмуроватые ельнички. Поля тянулись до самого горизонта с редкими кучевыми облаками, показавшимися мне до предельной крайности одинокими, никому-то не нужными.

В этих местах, по народному преданию, располагались когда-то в седую старину на отдых полчища хана Батыя, собиравшегося сокрушить твердыню русского православия.

И снова сквозящие бирюзой перелески, снова поля, снова невысокие, манящие к себе горушки. Дорога все время виляла то вправо, то влево.

«Где же это Боголюбово, до которого, Серафим Максимович сказывал, всего-то-навсего километров семь? — недоумевал я, оглядываясь по сторонам. — Мы, наверно, все десять отмахали».

А через несколько минут дорога круто свернула влево за березовую жидковатую рощицу, и внезапно перед нами показалось село с белокаменной восьмиглавой церковью.

На площади у сельсовета неутомимый Серафим Максимович остановил своего пропыленного «Москвича» с вмятинами и шрамами, словно он только что вырвался яз-под яростной бомбежки. Выключив мотор, Дедушкин бодрым шагом направился к резному, с витыми балясинами крыльцу.

Было воскресенье, к тому же давно завечерело, но Дедушкина это не смутило. Взбежав на крылечко, он решительно распахнул дверь и гулко прокричал в полутемные прохладные сени:

— Лукич, ты не спишь?

Чуть погодя, кряхтя и охая, в дверях показался однорукий старик в посконной косоворотке, лаптях и модных очках в круглой пластмассовой оправе.

— Здравия желаю, Серафим свет Максимыч! — прошамкал странный с виду этот древний дед. — Не забываешь ты меня, душа-человек! Спасибочко за память!

— Извини, Лукич, вот гостя привез. Просим тебя: покажи-ка нам свой терем-теремок.

Лукич вприщур посмотрел на меня из-под коричневато-черной руки, будто вырубленной из мореного дуба, снова покряхтел, пожевал беззвучно тонкими известковыми губами.

— Это можно… Почему не показать? — сказал он немного погодя. — Обождите малость… кисет с табаком пойду прихвачу. А показать можно. Труда для меня большого в том нет.

И старик, повернувшись к нам медленно спиной, зашаркал по широким, выскобленным до восковой желтизны половицам сеней.

Вернувшись снова на крыльцо, Лукич запер дверь на ржавый висячий замчище, наверное, столетней давности, как и сам дед, опустился на землю, слегка поддерживаемый за локоть Дедушкиным, и мы поплелись в сторону церкви.

«Храм как храм, — думал я, — и ничего-то в нем, кажется, нет примечательного. За эти три дня мы такие соборы повидали, что этот заурядный храмик никого ничем не удивит».