Ранняя осень. Повести и этюды о природе

— Ласковым именем окрестил народ этот злак: «Позвонушкой», — ответил Иван Лукич, видимо, добродушно улыбаясь. Короткая летняя ночь уже обволакивала землю призрачной мглой, тревожа засыпающий мир далекими глухими зарницами, и я не видел отчетливо лица моего спутника, но душевная улыбка улавливалась в интонациях его грудного голоса. — Много радости приносит наша позвонушка детишкам.

Улетая через день самолетом в Москву, я увозил с собой букетик чудодейной позвонушки.

Живой вентилятор

В июне дружно цветет клевер. Трепетно-алыми бусинами горят его головки, обласканные благодатным солнцем. От клеверного поля в эту пору трудно оторвать взгляд. Густой опьяняюще медвяный воздух распирает грудь.

Отправился как-то перед обедом в соседнюю деревушку. Шагал не спеша через клеверное поле, радуясь погожему деньку с высоким небом неизъяснимо сочной морской синевы.

Над полем как бы нависало ровное приглушенное гудение. Пригляделся повнимательнее и чуть не ахнул. Над головками клевера, рдеющими угольками, увивались тучами шмели. Откуда взялось это гудящее крылатое полчище? Тут встречались и черные шмели с золотыми оплечьями, и седовато-дымчатые, и янтарно-желтые, и полосато-пестрые. Мелькали и шмели с оранжевыми брюшками.

Где-то читал раньше, что шмель — отличный опылитель клевера. Так, видимо, и есть. Подивившись на дружную шмелиную армию, я тронулся дальше по призабытой проселочной дороге с чахлым полынком. Чуть погодя из-под ног моих порскнула зазевавшаяся горлинка, круто взмыв в голубую высь.

В этот миг и привлекло мое внимание басовитое, прямо-таки угрожающе сердитое гудение. Оглядевшись, увидел по ту сторону обочины дороги поросший мхом пень. Под старым пнем оказалось гнездо земляных шмелей.

Присел на корточки. Из гнезда вылетали мохнатые его обитатели. Вскоре возле лаза, расположенного у корневища пенька, остался лишь один большой шмель. Он-то басовито и гудел, быстро-быстро махая крылышками.

«Почему он не улетает? — спросил я себя, недоумевая. А шмель все так же сидел перед лазом в гнездо, беспрерывно махая крыльями. — Быть может, своим сердитым жужжанием он будит нерадивых собратьев? Да нет, пожалуй. Время к обеду приближается, даже лентяи — и те давно поднялись».

Не сразу догадался, каким важным делом занят шмель-трубач. Он выполнял, видимо, обязанности вентилятора. Махая крыльями, шмель гнал в подземное жилище струи свежего воздуха. Погода стояла на редкость теплая после недавнего дождя — тоже теплого, доброго, — и в гнезде было душно и сыро.

«Ну, ты и усерден!» — подумал я весело о шмеле-трубаче и зашагал дальше.

Не раз вспоминал потом трудолюбивого шмеля, махавшего старательно крылышками, точно электрический вентилятор лопастями.

Загадочные браконьеры

В одной деревне на Рязанщине у меня есть знакомый, дед Фома. Он помнил местного помещика, сражался с немцами в четырнадцатом и за один бой, в котором был ранен в ногу, получил «Георгия». Фома видел и первый в их местах трактор «фордзон», купленный у американцев в двадцать пятом году разбогатевшим во время нэпа Хрумкиным. А в годы Отечественной войны этот самый Фома, по причине хромоты не попавший на фронт, возглавлял Редькинский колхоз, состоящий из одних баб и подростков.

В последние годы Фома — а его всю жизнь односельчане по-другому и не звали — жил на пенсии. Пенсия, правда, была до обидного мала, но старика не забывали сыновья, жившие в городе, и он не бедствовал. Летом же Фома сторожил колхозное озеро, в котором разводили для продажи городским жителям зеркального карпа.

В это лето карпа расплодилось в озере тьма-тьмущая, и Фома, обычно каждый год приглашавший меня в гости полакомиться сладкой, наваристой ушицей, сейчас зазывал в свое Редькино с напористой настойчивостью.

И я не устоял перед просьбой добрейшего, сердобольного старика, всю жизнь делавшего ближнему одно лишь добро, и как-то в пятницу махнул на электричке до Рязани. А там пересел на автобус и так часа через полтора уже сидел у дедова шалашика, подбрасывая в костер валежины, и слушал неистребимого временем, плечистого, все еще не горбившегося Фому с огненно-алой бородищей в отсветах беспокойно-тревожного пламени.

— Все, мил-душа, до последнего времени шло как по графику, — зычно гудел Фома, стоя на коленях и очищая ножом головку лука от нежной слюдяной шелухи. — Тут уж я не хвастаю: карп пошел на загляденье — один тяжелее другого, да вот, поясню тебе, ни с того ни с сего напасть приключилась, ядрена ее маковка! Объявились на мою головушку лихие люди, кажинную ночь тягают и тягают из озера рыбу. Иной раз в спешке даже обронят, живоглоты… Последние ночи напролет не сплю. Все гляделки проглядел, а нате — не уловлю, да и только!

Фома потряс над кудлатой головой, тоже огненно-рыжей, деревянным половником.

— У-ух, если б я столкнулся с одним хотя бы басурманам нос к носу… Я бы с ним побазарил!