Ранняя осень. Повести и этюды о природе

Одного такого, детдомовского, недели три не отпускал от себя Артем. Как его звали? Колькой, Тимошкой?.. Да, да, Тимошкой. Вместе с Артемом поднимался ни свет ни заря, едва лишь восток начинал плавиться в розовеющей дымке. И целыми днями, какой бы жгучий зной ни одолевал, маялся на тракторе подле Артема. А в сумерки, всласть накупавшись в тихом Тоболе до гусиных мурашек, разводили они костер и подолгу, как равный с равным, толковали о смысле жизни, о кучно рассыпанных звездах по черному, как печное чело, небу. «Дядя Артем, а им, звездам, видно, зябко в жутко студеной выси?.. Смотрите-ка, как они дрожат и жмутся друг к другу», — сказал однажды далеко за полночь Тимошка и сам, зябко ежась, приткнулся худеньким плечом к Артему.

Все еще мыслями своими находясь там — в далекой-далекой от Волги степи, ставшей ему второй родиной, Артем спрятал в нагрудный карман бумажник. И подумал: «Вначале зайду в магазин и приценюсь. Пальто надо выбирать на вырост. Сорок восьмой размер придется брать».

Спустился с крыльца. Постоял, тыча палкой в пупырчатый ледок лужицы, поджидая вразвалочку шагавшего вдоль порядка парня в модном коротком пальто.

— К магазину… кажись, в ту сторону? — спросил Артем, когда тот поравнялся с ним. — И еще — до библиотеки далеко?

— А вам, па-азвольте спросить, — парень так врастяжку и сказал «па-азвольте», — что, собственно, нужно? В этом процветающем граде два магазина… Должно быть, из передового колхоза нагрянули деньжата сорить? — И его такие чистые, такие наивные глаза чуть сузились, залучились насмешечкой.

Артем добродушно сказал, тоже слегка щурясь:

— Не совсем угадали, молодой человек. Из самой заволжской глухомани занесла сюда нелегкая.

— Разве уж и там прослышали про здешние длинные рублики? — у парня слегка приподнялись соболиные брови.

— Прямо сказал один доброхот: «Там, слышь, в Жигулях, денежки сами в карман прыгают!»

— Враки все это! Треп! Меня в эту дыру после техникума сунули. Посудите сами: сотнягу в месяц не зашибаю. А скука! Единственное развлечение — охота. А заявишься на танцульки в сарай… так здесь клубик окрестили — обратно же тоска зеленая! Приклеишься к местной девице, а уж блюстители морали орут в микрофон: «Юноша в клетчатом пиджаке! Не прижимайте к себе девушку, танцуйте на положенном расстоянии, иначе мы вас выведем!» Мило, не правда ли?

Парень оглядел Артема с головы до ног.

— Ежели намерены вначале завернуть в промтоварный нефтяников, то вы показали верно своей симпатичной клюкой: площадь пересечете — и налево. Ну, а если в кооперативный — продовольственно-промтоварно-керосиново-скобяной… то сюда, направо, за углом. Да, вам еще и просветительный центр потребовался? До него сотняжка шагов. Но, во-первых, он с трех открывается, а сейчас только одиннадцать, а во-вторых, по средам там выходной. Или нынче не среда? Извините — вторник. — Парень снисходительно ухмыльнулся. — Признаться, тоже порой в храм культуры заскакиваю… к одной местной просветительнице. Доложу, смазливая фея… с горящими кошачьими глазами.

«Неужели кривляка-свистун о моей лыжнице лепечет?..» — подумал, хмурясь, Артем. И с нескрываемой неприязнью глянул франту в глаза.

— Было так приятственно с вами… это самое, перекинуться, — сказал путано тот. — Да топать надо. Будьте!

Припадая на левую ногу, Артем зашагал через площадь.

И тут ему внезапно вспомнился один тишайший сентябрьский вечер. Пятигорск. Санаторий. Еще не включали света, и в палату через открытую балконную дверь начинали осторожно вползать теплые сумерки.

Артем не видел лица своего соседа по койке — бритоголового капитана, участника Отечественной войны, под Берлином потерявшего ногу. Тот сидел к нему спиной, опершись кулаками в помятую постель. За два долгих месяца пребывания в санатории Артем привык и к его неуравновешенному характеру, и к его лицу в страшных рубцах. С этим когда-то веселым запорожцем война обошлась особенно жестоко.

Как раз в тот самый тишайший вечер не очень-то обычно разговорчивый капитан и прочитал на память глуховатым, прокуренным вконец голосом «стишок одного доброго хлопца» (перед тем между тремя жильцами палаты шел горячий спор о теперешней молодежи).

Как они начинались, эти волнующие, стучащиеся в самое сердце стихи «доброго хлопца»? Артем морщил и морщил лоб, но вспомнить — вот досада! — никак что-то не мог.

«Да, вконец запамятовал, — с сожалением подумал он. — А ведь все знал… Записать бы тогда еще надо. Ох, и подходящие они, стихи эти, к вертихвосту повстречавшемуся. «Они не пашут и не строят»… Так, так… Ну, а дальше?»

Артем даже остановился посреди площади, все продолжая понукать свою память. Одно четверостишие он все-таки припомнил:

Им наплевать на все на свете,
Эстрадным мальчикам земли:
На русский снег, на русский ветер,
На горький путь, что мы прошли…