Ранняя пташка

Она имела в виду ту сцену, в которой Ромео, проснувшись, обнаруживает рядом с собой Джульетту, однако от его возлюбленной осталась только кожа, туго обтянувшая кости, и темное пятно гниения на простыне. Я смотрел этот фильм в возрасте девяти лет, и этот образ навсегда остался в моем сознании. Много лет спустя Баз Лурман [93] обыграл эту сцену совершенно иначе, полностью сосредоточившись на лице Ди Каприо. Ему больше не нужно было показывать зрителю останки Джульетты: Дзефирелли уже вселил ужас в его сознание.

– Ей это помогло? – спросила темноволосая незнакомка. – Я имею в виду, то, что Клитемнестра убила своего мужа?

– Она вместе со своим любовником семь лет правила в Микенах.

Женщина одобрительно кивнула, по-прежнему разглядывая картину, но меня больше интересовала она сама. Изгиб шеи, непроколотые уши и иссиня-черные волосы словно излучали неброскую роскошь. Обернувшись, женщина перехватила мой взгляд, и я поспешно отвернулся, затем сообразил, что это слишком очевидно, и снова уставился на нее – и поймал себя на том, что проваливаюсь в ее глаза – так, как можно провалиться в очарование выдающейся картины.

– Вы Зимний консул, – объявила женщина.

– Что, так заметно?

– Это надето на вас плотным плащом. Вы точно хотите быть Зимним консулом?

– Я… точно не могу сказать.

– Я всегда считала, что в жизни нужно быть твердо уверенным по крайней мере в одном.

– И в чем уверены вы? – спросил я, стараясь поддержать разговор.

– Я больше не уверена ни в чем, – ответила женщина, внезапно впадая в меланхолию.

Склонив голову набок, она задумалась, затем предложила написать мой портрет за пятьсот евро, один холст, без рамки. У меня не было ни времени, ни средств на то, чтобы с меня писали портрет, однако мне очень понравилась мысль провести больше времени в обществе незнакомки, особенно если при этом та будет пристально на меня смотреть, по какой бы то ни было причине.

– Вы можете найти сюжет и получше, – пробормотал я, указывая на свое лицо.

Я смирился со своей внешностью вскоре после того, как откусил ухо Гэри Финдли. Все мое отчаяние выплеснулось в этом яростном порыве. Гэри лишился уха, но я приобрел ясность мышления и стал сам хранителем своей внешности.

– Вы воспитывались в Приюте или росли в семье? – спросила женщина.

– Воспитывался в Приюте.

– Мой муж воспитывался в Приюте.

И тут, совершенно неожиданно, она положила мягкую ладонь на изуродованную половину моего лица. В этом месте меня трогали только сестра Зиготия и Люси, всего один раз, по пьяни. У меня дернулся глаз, я почувствовал, как по всему телу пробежала дрожь страха. Незнакомка не имела права вести себя так дерзко, однако интимность этого жеста, пусть и лишенного чувств, почему-то сильно взволновала меня, что не поддавалось объяснению. Однако я обманывал себя: незнакомка старше меня, она красавица, находится далеко за пределами профиля потенциальной спутницы жизни. Я поступил неописуемо глупо и постарался поскорее прогнать эти мысли из головы.

– Да, я могла бы найти сюжет получше, – согласилась незнакомка, мягким нажатием указательного пальца на кончик моего носа повертывая мою голову профилем, – но только не такую… вдохновительную загадку.

Это был самый утонченный комплимент, какого когда-либо удостаивалась моя внешность [94], и я часто заморгал, чтобы скрыть нахлынувшую к глазам влагу.

– В таком случае я согласен.

– Тогда пошли.

Когда незнакомка развернулась на каблуках и прошла мимо меня, я уловил исходящий от нее аромат, приятную смесь масляных красок, свежевыстиранного белья и мускуса. Мы прошли по круглому внутреннему коридору к комнате в противоположной части здания, и женщина кивком пригласила меня внутрь. Каждый дюйм пространства был покрыт холстами, и все то, что не висело, стояло у стен.

Доминировало одно полотно: пейзаж в стиле импрессионизма, изображающий побережье Розилли на полуострове Говер, добрых четыре фута в ширину и три фута в высоту. На заднем плане виднелся выброшенный на берег остов морского лайнера «Царица Аргентины», проржавевший насквозь и близкий к полному развалу. Голубая окраска корпуса лишь кое-где пробивалась сквозь неумолимо наступающую бурую ржавчину. На переднем плане на обширном и пустынном пляже стоял оранжево-красный зонтик от солнца впечатляющих размеров. Под зонтиком устроились на полотенце в синюю и белую полоску двое отдыхающих.

Картина была замечательная, о чем я и сказал вслух.

– Терпимая, – бесстрастно поправила женщина. – Я назвала ее: «Пусть всегда будет Говер».

– Я много раз бывал там, – сказал я, зачарованный полотном, – когда остов был еще примерно в таком состоянии.

– С тех пор его утащило море, – сказала она. – Неизбежный результат воздействия ветра и приливов. Вы, случайно, не заглядывали на причал Мамбл, чтобы отведать моллюсков и лепешек из красных водорослей?

– Как же без этого?