Ранняя пташка

Посреди комнаты стоял забрызганный красками мольберт с незаконченным портретом обнаженного мужчины, сидящего лицом к зрителям. В картине было что-то необычное – голая энергия, сквозящая из напряженной накачанной мускулатуры. И в портрете не было показной скромности – все детали тела были тщательно прорисованы. Каждый волосок, каждая мышца. Художница не оставила без внимания ни одну часть тела – за исключением лица. Черты полностью отсутствовали. Полотно буквально излучало энергетику, а вот отличительных черт не было, если не считать формы подбородка. Он почему-то показался мне знакомым, как будто я его уже видел, и совсем недавно.

– Это ваш знакомый? – спросил я.

– Это мой муж.

– Лицо вы собираетесь написать в последнюю очередь?

– Портрет закончен, – ответила женщина. – Муж исчез однажды вечером, прямо перед тем, как впасть в спячку.

– Что с ним произошло? – спросил я.

Женщина сердито сверкнула глазами.

Должен признать, ее реакция меня удивила. Люди исчезают сплошь и рядом, посему эта тема не считается бестактной. Когда наступила оттепель, останки Билли Дефройда нашли разбросанными по автостоянке, и сестра Плацентия с радостью рассказывала об этом всем, кто спрашивал, – вплоть до того, какие части тела так и не были обнаружены.

– У меня есть кое-какие подозрения, – наконец сказала женщина, внезапно успокоившись, – и хотя я не знаю достоверно, что он мертв, прошло уже слишком много времени, чтобы можно было надеяться на иной исход. – Умолкнув, она снова посмотрела на картину. – Хотя черты мужа начинают стираться в памяти, тело его я буду помнить всегда. То, каким его чувствовали мои пальцы, то, с какой тяжестью он давил на меня. Он исчез накануне той Весны, когда мы планировали завести семью. Я специально отъелась к родам.

– Ну-у, – протянул я, смущенный ее откровенностью. – Я вам очень сочувствую.

Женщина задумчиво уставилась на полотно.

– Муж любил снег, но не Зиму, – тихо промолвила она, – ценил восхождение на гору больше, чем вид, открывающийся с вершины. Улыбался он нечасто, но когда такое происходило, весь мир улыбался вместе с ним, и мы сливались в экстазе так, словно это был первый раз и последний.

– Я не знал таких людей, – сказал я. – Все мои знакомые… ну… просто обыкновенные люди.

– Не сто2ит недооценивать посредственность, – сказала женщина. – Как я успела выяснить, продолжительное счастье предпочитает одних только серых и безликих. Присаживайтесь.

Она указала на стул с высокой спинкой и взяла моментальную фотокамеру. Открыв ее, она вставила в держатель фотовспышки новую лампу, взвела затвор, направила на меня объектив и навела резкость.

– Смотрите вниз, – сказала женщина, наполовину скрытая за фотокамерой, – мне нужны одни только глаза.

Я сделал так, как она просила.

– Вам когда-нибудь приходилось заниматься сексом?

– Да.

– Сам с собой не считается.

– Тогда нет.

– А теперь представьте, – сказала женщина, – что это происходит с необыкновенным человеком. Который не в голове, а в сердце. К которому обращаются все мысли, когда чувствуешь, как внутри поднимается тепло, требуя интимной близости. И вот когда эти мысли наполнят сознание, поднимите взгляд.

Я мысленно перебрал почти всех, кто мне когда-либо нравился на протяжении всех этих лет, но отверг их, после чего помимо воли стал думать о художнице, стоявшей передо мной, с черными волосами, окутанной мраком, полной темной силы. Я представил себе, как мы с ней тесно переплетаемся в клубок страсти, и поднял взгляд.

– Через пару дней я уеду из Сектора, – сказал я, протягивая свою визитную карточку. – Вы сможете найти меня здесь.

Взяв карточку, женщина выждала еще десять секунд, затем открыла дверцу в задней части фотокамеры и отделила отпечаток от негатива. Взглянув на отпечаток, она одобрительно кивнула и положила его сохнуть на рабочий стол.

– У вас есть право на «морфенокс»? – спросила художница.

– Да.

– Но раз вы не собираетесь засыпать, он ведь вам не понадобится?

– Да, пожалуй.

– В этом году я отнеслась к набору веса спустя рукава, – призналась женщина, – и без посторонней помощи зимнюю спячку не перенесу. Отдайте мне свою дозу, и я сброшу со стоимости картины двести евро.

Теперь, когда я об этом задумался, я действительно заметил, что она выглядит чересчур худой. Разумеется, передача ей моего «морфенокса» была делом противозаконным, но у меня имелась при себе доза, и, желая сделать все возможное, чтобы повысить шансы незнакомки на выживание, я согласился.

– Только при том условии, что вы мне ничего не платите. Ни скидки с цены картины – ничего. Если все это всплывет, я и так не оберу неприятностей.