Ранняя пташка

Открыв дверь, я выглянул в коридор, по-прежнему освещенный мерцающими огоньками свечей сладких снов, но он также оказался пуст, поэтому я бесшумно прокрался к винтовой лестнице, проходящей по стене тепловой шахты в середине здания, и остановился, услышав тихие шаги по камню. Я постарался вспомнить, были ли у Клитемнестры на ногах сандалии, но не смог, поэтому дождался того, когда шаги достигли моего этажа, и шагнул вперед, зажигая фонарик.

Это был Чарльз, такой, каким его написала Бригитта. Полностью обнаженный, но без лица. Как это ни странно, в руке он держал кружку с горячим шоколадом. Чарльз вздрогнул от неожиданности, и какао пролилось на ступени.

– Почему вы выбрались с холста? – спросил я.

– Выбрался откуда? – спросил Чарльз, что было невозможно, поскольку у него отсутствовал рот.

Но тут я сообразил, что это вовсе не Чарльз, а привратник Ллойд, со всеми чертами, обыкновенно присущими лицу. И он был одет. Я опустил «Колотушку».

– Простите, – сказал я, – я принял вас за тонкий слой масляной краски.

– Тонкий слой чего? Впрочем, это неважно. Я могу вам чем-нибудь помочь?

– Я искал Клитемнестру. Величественная осанка, высокого роста, обнаженная грудь, густая зимняя шерсть – да, и в руке окровавленный кинжал.

– Нет, я ее не видел, – усмехнулся Ллойд.

– Вы уверены?

– Полагаю, такую я бы запомнил.

– Заметить ее может быть непросто, – настаивал я, – потому что если посмотреть на нее сбоку, она будет иметь толщину листа бумаги, а это уже не так бросается в глаза.

– Понятно, – с понимающим видом произнес Ллойд, и, если честно, его не в чем было винить. – Не поймите меня превратно, – добавил он, – но, похоже, у вас последствия наркоза.

Это было нелепо, о чем я и сказал.

– Выслушайте меня до конца, – продолжал Ллойд. – Исторические персоны, обнаженные по пояс, не отслаиваются от полотен, а вы бродите среди ночи по Дормиториуму голый, и это не очень-то разумно, вы не согласны?

– Я не голый, – поежившись от холода, возразил я.

– Если вы не голый, – медленно промолвил привратник, – то как же я могу видеть ваши хи-хи и ха-ха?

– А вы не можете.

– Они такие же отчетливые, как нос у меня на лице.

– Просто ужасное использование идиомы.

– Согласен – но вы посмотрите на себя.

Я опустил взгляд, и действительно, как и сказал Ллойд, я был голый – если не считать одного-единственного носка, в прошлом принадлежавшего Сюзи, коричневого цвета. Я снова поежился, и тут зажегся свет, электроснабжение восстановилось, и до меня постепенно дошла реальность.

– Блин, – пробормотал я, – я в отключке, да?

Ллойд снисходительно кивнул. Одно дело слышать про наркоз, и совершенно другое – его ощутить. Взяв за руку, Ллойд проводил меня вверх по лестнице в мою комнату. Теперь я с абсолютной четкостью увидел всю глупость своих действий. Клитемнестра находилась именно там, где и была все время, заключенная в позолоченную раму, и застывшее у нее на лице кровожадное выражение нисколько не изменилось. Моя одежда, которую, как я готов был поклясться, я надел, висела на спинке стула, там, где я ее оставил.

– Кажется, мне приснился сон, – вздохнул я.

– Про синий «Бьюик», раскидистые дубы, руки и все такое?

– Вообще-то, нет.

– Тогда, вероятно, это последствия наркоза. Вот, выпейте горячего шоколада, я приготовлю себе еще.

Я заверил его в том, что все в порядке, но он настаивал, потому что я до сих пор еще не заказал ничего в номер. В конце концов я согласился, Ллойд пожелал мне спокойной ночи и удалился.

Выпив горячий шоколад, я вернулся в кровать, чувствуя себя бесконечно глупо. Наркоз – это нечто такое, что, как тебе кажется, уж с тобой-то никогда не случится, однако когда это происходит, становится страшно – но только потом. Когда такое случается, это лучшая реальность, какая только может быть, за исключением, возможно, сна о пляже на Говере с Бригиттой. Мне хотелось по возможности поскорее вернуться туда, поэтому я лег в кровать, снова закрыл глаза и вскоре заснул крепким сном.

Заснуть, проснуться, повторить

«…Происхождение хранящегося в Лувре портрета Моны Лизы было наконец установлено Весной 1983 года, когда были обнаружены записки ее современника Агостино Веспуччи, объявившего о том, что «Леонардо пишет замечательный портрет Лизы дель Джокондо, готовящейся к спячке». Поскольку находящаяся в Лувре Мона Лиза бесспорно слишком худая, в настоящее время считается, что на самом деле полотном работы да Винчи является «Толстая Лиза», выставленная в музее Айлуорта…»

«Искусство и спящий художник», сэр Трой Бонгг 

[98]