Мой взгляд сам собой упал на стену, увешанную фотографиями пропавших без вести. Море лиц, и всех этих людей больше нет. Всех возрастов, обоих полов, никакой закономерности. Я разглядывал портреты, и мое внимание привлекла одна пара глаз, погребенных в нахлестнутой друг на друга пучине потерянных душ. Это были те самые глаза, которые смотрели на меня во сне с моментальной фотографии, на которой фотограф запечатлел нас с Бригиттой на Говере. Чарльз. Чарльз
Пропавший мужчина работал санитаром в «Гибер-техе», и звали его, прочитал я, Чарльз Уэбстер. Он пропал без вести три года назад, вскоре после начала Зимнего сезона – приблизительно то же самое рассказывала о своем муже Бригитта.
И это было невозможно.
Я не мог узнать этого человека, поскольку не знал, как он выглядит.
– Что там у тебя?
Я вздрогнул от неожиданности, но это оказался всего-навсего Трикл.
– Какой-то тип по фамилии Уэбстер, – сказал я, протягивая ему ориентировку, – пропал без вести три года назад.
Посмотрев на фотографию, Трикл кивнул.
– Это произошло в мой первый сезон здесь. Его так и не нашли. На самом деле, – добавил он, – никто его и не искал. Персонал «Гибер-теха» – это проблемы «Гибер-теха». Чем вызван твой интерес?
Я принялся лихорадочно соображать.
– Мы воспитывались в одном Приюте, хотя между нами была разница в десять лет. Сестры очень любили Уэбстера и хотели знать, что с ним сталось.
– А, – сказал Трикл, – если хочешь, забирай себе.
– Спасибо, – сказал я и, сложив ориентировку, убрал ее в карман.
– Привет, Трикл, – сказала Джонси, входя в ударопрочную дверь и садясь на стул, чтобы стянуть сапоги. – Занеси вот это в реестр Контроля за грызунами и подправь мой личный счет, хорошо?
Она бросила на стол пакет для улик с двумя свежеотрубленными большими пальцами.
– Будет сделано, – весело заявил Трикл. – Значит, у тебя уже шестьдесят два, да?
– Шестьдесят три.
За матовым стеклом раздался еще один взрыв приглушенной ругани.
Переглянувшись, Трикл и Джонси улыбнулись, словно подобное происходило постоянно; затем мы услышали, как телефонную трубку швырнули на аппарат, потом что-то с грохотом пролетело через весь кабинет, пнутое ногой или брошенное.
– А Токката…
– Послушал бы ты ее, когда она действительно разозлится!
Спохватившись, я достал из кармана отрезанный большой палец Бригитты. Он по-прежнему был завернут в носовой платок, запекшаяся кровь стала бурой. Почувствовав поднимающуюся в груди тошноту, я поспешно протянул сверток Джонси.
– Вот, – сказал я, – не хочешь записать на свой счет?
– О, ты просто
С сияющим лицом она прошла к своему столу. Трикл сверкнул на меня взглядом, словно я только что вручил ей цветы, шоколадку и открытку.
– Мне казалось, ты обещал, что у меня не будет с тобой никаких проблем? – сказал он так, чтобы Джонси не услышала.
– Это же всего-навсего палец, – прошептал я в ответ.
– С Коттоном у них все начиналось так же, – проворчал Трикл, – сначала палец, потом подарок, потом как бы настоящий кофе в «Уинкарнисе». Не успеешь опомниться, как окажешься первым в списке тех, с кем она хочет спариться. Если такое случится, ты за триста евро опишешь, на что это похоже?
– Нет.
– А Коттон описал, – проскулил Трикл.
– Я не Коттон.
Джонси ничего этого не видела и не слышала, полностью поглощенная печатаньем отчета на пишущей машинке, больше похожей на старинный орга́н. Трикл взял палец Бригитты.
– Кстати, чей он?
– Бригитты, – сказал я, – из «Сиддонс».
– Бригги пустилась странствовать? – пробормотал Трикл. – Жаль – она была по-своему привлекательной, хоть у нее вечно был недовольный вид. Поразительные глаза, и она потрясающая художница. Как-то раз у меня с ней было свидание.
– Неужели? – спросил я, вовсе не собираясь выразить своим тоном сомнение.
Трикл вздохнул.