Ранние новеллы [Frühe Erzählungen]

У барона Гарри как раз было в крови чувство такта, вальсового, маршевого такта, жизнелюбия, гордости, счастья, ритма и повелительность. Гусарский мундир с золотыми галунами бесподобно шел к его молодому, разгоряченному лицу, не имевшему ни тени озабоченности или задумчивости. Он обгорел на солнце, до легкой красноты, как свойственно светловолосым людям, хотя волосы и усы вроде имели каштановый цвет, что составляло для дам особую пикантность. Красный шрам над правой щекой придавал открытому лицу свирепо-нахальное выражение. Никто не знал, означал ли этот шрам удар саблей или падение с лошади — в любом случае что-то великолепное. Танцевал он как бог.

А вот авантажер, тот нырял и вязнул, если позволено использовать выражение барона Гарри в переносном значении. Веки у него были слишком длинными, так что ему никак не удавалось толком раскрыть глаза; да и форма сидела на нем несколько мешком, как-то неправдоподобно; одному Богу известно, как он угодил на солдатскую стезю. Он без особого удовольствия принял участие в увеселении с «ласточками» в казино, но все же пришел, поскольку ему и без того приходилось все время быть настороже, чтобы не вызвать неудовольствия, так как, во-первых, был он бюргерского происхождения, а во-вторых, имелась одна его книжка, ряд вымышленных историй, которые он сам написал, или, что называется, сочинил, и всякий мог купить ее в любом книжном магазине. Это невольно будило в отношении авантажера известные подозрения.

Зал офицерского казино в Хоэндаме был длинным, широким, вообще-то даже слишком просторным для тридцати господ, что развлекались здесь сегодня вечером. Стены и эстраду для музыкантов украшали псевдодрапировки из выкрашенного красным гипса, а с безвкусного потолка свисши две погнутые люстры с криво торчащими, оплывающими свечами. Но дощатый пол целых полдня натирали семь специально командированных гусар, и в конечном счете даже господа офицеры не могли потребовать в такой дыре, в таких Абдерах, в таком медвежьем углу, как Хоэндам, большего великолепия. А недостающий все же празднику блеск заменило окрасившее вечер своеобразное, лукавое настроение, запретное шаловливое чувство, возникавшее в компании «ласточек». Даже бестолковые ординарцы, поднося на расставленные по трем сторонам зала, покрытые белыми скатертями столы в ведерки со льдом новые бутылки шампанского, потихоньку ухмылялись, оглядывались и с улыбкой опускали глаза — как прислужники, молча и безответственно потакающие дерзким бесчинствам; и всё «ласточки».

Ласточки, ласточки… Ну, в двух словах, то были «Венские ласточки»! Они колесили по стране, перепархивали, как стая перелетных птиц — не меньше тридцати числом, — из города в город, выступали в пятисортных залах и варьете и в непринужденных позах, радостно чирикая, распевали свою коронную и лучшую песню:

Скоро ласточки прибудут —
Уж они нас не забудут!

Хорошая была песня, полная легкодоступного юмора, и пели они ее под аплодисменты понимающей части публики.

Так «ласточки» добрались и до Хоэндама, где пели в пивной Гугельфинга. В Хоэндаме стоял гарнизон, целый полк гусар, а потому они были вправе рассчитывать на более глубокий интерес в кругах законодателей мод. Они встретили нечто большее, они встретили восторг. Вечер за вечером холостые офицеры сидели у их ног, слушали ласточкину песню и поднимали за девушек желтое пиво Гугельфинга; немного погодя заглянули и женатые господа, а в один прекрасный вечер явился полковник фон Румлер собственной персоной, он с напряженным вниманием выслушал программу и в конечном счете несколько раз высказался в духе безоговорочного признания «ласточек».

И тогда среди лейтенантов и ротмистров созрел план привлечь «ласточек» к более тесному общению, пригласить избранных, десяток самых красивых, на веселый вечер в казино — шипучее вино, шум, гам. Господам, занимающим более высокое положение, для окружающих пришлось делать вид, что им ничего не известно о предприятии, и скрепя сердце остаться в стороне; но явились не только лейтенанты, а и семейные обер-лейтенанты и ротмистры, и притом (что было самое щекотное во всей истории, самый нерв) — и притом со своими женами.