Ранние новеллы [Frühe Erzählungen]

Препятствия и сомнения? Обер-лейтенант фон Лефцан нашел золотые слова, что солдатам, дескать, препятствия и сомнения даются для того, чтобы их преодолевать и развеивать! Да пусть добрые хоэндамцы, если прознают, ужаснутся тому, что офицеры свели своих дам с «ласточками», — сами-то они и помыслить о таком не могут. Но есть высоты, есть вольные, заоблачные жизненные пространства, где человеку вновь позволено то, что пятнает и позорит в более низких сферах. Можно подумать, добропорядочные туземные бюргеры не привыкли ко всяким неожиданностям со стороны своих гусар. Офицеры, если находила охота, могли средь бела дня проскакать по тротуару, такое случалось. Как-то раз, ближе к вечеру на Рыночной площади стреляли из пистолетов, а это опять же могли быть только офицеры; и разве кто-нибудь осмелился возроптать по этому поводу? За истинность следующего анекдота существует немало ручательств.

Однажды утром, часов в пять-шесть, ротмистр барон Гарри после ночных развлечений в возбужденном настроении возвращался с несколькими товарищами домой; это были ротмистр фон Хюнеман, а также обер-лейтенанты и лейтенанты Ле Местр, барон Трухзес, фон Траутенау и фон Лихтерло. Когда господа шли по Старому мосту, им повстречался подмастерье пекаря, который, взгромоздив на плечи большую корзину с булочками и беззаботно насвистывая какую-то песенку, шел свежим утром своей дорогой. «А ну-ка сюда!» — крикнул барон Гарри, схватил корзину за ручку, трижды крутанул ее над головой — да так ловко, что не выпало ни одной булочки, — а затем дугой, свидетельствующей о силе рук, забросил далеко в мутные воды. Мальчишка сначала с перепугу замер, а увидев, что булочки его плавают и тонут, жалостно запричитал, воздел руки, короче, явил собой зрелище совершенно отчаявшегося человека. Однако когда господа вдоволь насладились детским испугом, барон Гарри бросил ему монету, ценность которой втрое превосходила стоимость содержимого корзины, и офицеры, посмеиваясь, продолжили путь. Тут парень сообразил, что имеет дело с благородными людьми, и затих…

История разошлась быстро, но разве хоть кто-то осмелился скривиться по этому поводу! С улыбкой или скрежетом зубовным — ее приняли с рук барона Гарри со товарищи. Вот это господа! Господа Хоэндама! И потому офицерские дамы сошлись с «ласточками».

Судя по всему, авантажер и с танцами находился не в лучших, чем с исполнением вальсов, отношениях, так как, никого не пригласив, с поклоном присел за один из столиков возле маленькой баронессы Анны, супруги барона Гарри, обратив к ней несколько робких слов. Беседовать с «ласточками» молодой человек был решительно не в состоянии. Перед ними он испытывал настоящий страх, вообразив, будто такие девушки, что бы он там ни говорил, смотрят на него с неприязненным изумлением, а это причиняло авантажеру боль. Но поскольку, как это свойственно многим вялым, блеклым людям, даже самая скверная музыка повергала его в немногословное, утомленное настроение и мрачные мысли, а баронесса Анна, которой до него не было совершенно никакого дела, отвечала рассеянно, то оба скоро умолкли и ограничились тем, что с какой-то застывшей, какой-то кривой улыбкой, странным образом у них одинаковой, стали смотреть на плавно покачивающийся, кружащийся танец.

Свечи на люстрах трещали и оплывали так сильно, что узловатые полузастывшие наросты стеарина совсем их изуродовали, под ними в зажигательном ритме лейтенанта фон Гельбзаттеля вращались и скользили пары. Ступни с опущенными носками выныривали, эластично выворачивались и с шарканьем исчезали. Слегка сгибались, пружинили, набирали темп и уносились длинные мужские ноги. Летали юбки. Вихрились разноцветные гусарские мундиры, а дамы с томно жаждущим удовольствия наклоном головы ластили талии к рукам кавалеров.

Барон Гарри довольно плотно прижал к своей зашнурованной груди изумительно хорошенькую «ласточку», приблизив к ней лицо и неотрывно глядя в глаза. Улыбка баронессы Анны следовала за парой. А там высоченный лейтенант фон Лихтерло катил за собой маленькую, жирненькую, кругленькую, необычайно декольтированную «ласточку». А под одной из люстр госпожа ротмистрша фон Хюнеман, которая больше всего на свете любила шампанское, самозабвенно кружилась, вы не поверите, с третьей «ласточкой», славным веснушчатым существом, чье лицо от непривычной чести нестерпимо сияло.

— Дорогая баронесса, — заметила позже госпожа фон Хюнеман госпоже обер-лейтенантше фон Трухзес, — эти девушки вовсе не невежественны, они по пальцам пересчитают вам все кавалерийские гарнизоны Империи.

Они танцевали друг с другом, поскольку дам было на две больше, и не обратили никакого внимания на то, что постепенно все расступились, предоставив им право выступать совсем одним, но наконец спохватились и под смех, рукоплескания и выкрики «браво» стали рядышком посреди зала.

Затем пили шампанское, и ординарцы в белых перчатках бегали от стола к столу и разливали. А потом «ласточкам» пришлось спеть, ну и что, что они совсем запыхались, пришлось спеть!