Ранние новеллы [Frühe Erzählungen]

Но поезд стоял на пути, где ему стоять не полагалось, и потому следовало обезопасить его сзади, чтобы в него не врезался следующий. Для этого пожарные со смоляными факелами направились к последнему вагону, и возбужденный молодой человек, который так напугал меня своими дамскими ботами, схватив факел и размахивая им, тоже принялся сигналить, хотя не было видно ни одного поезда.

Порядок постепенно восстанавливался, и государство, отец наш родной, снова обрело былую выправку и внушительность. Послали телеграммы, предприняли все шаги, из Регенсбурга на станцию тихонько пыхтел на помощь состав, а на груды установили большой газовый световой аппарат с рефлекторами. Нас, пассажиров, теперь окончательно сняли с поезда и велели терпеливо ждать в маленьком здании станции ближайшей возможности уехать. Нагруженные ручной кладью, некоторые с повязками на головах, мы шли сквозь строй любопытствующих туземных жителей в зальчик ожидания, куда набились, уж как пришлось. А еще через час все кое-как рассыпались по специально поданному поезду.

У меня имелся билет первого класса (поскольку поездку мне оплачивали), но проку мне от него теперь не было никакого, так как все отдали предпочтение первому классу и в купе там набилось больше народу, чем в остальных. И все-таки, стоило мне занять местечко, кого я вижу наискосок от себя? Кто там вжат в угол? Господин с гамашами и рыцарскими выражениями, мой герой. Он без собаки — ее отобрали, — сидит, в нарушение всех господских прав, в мрачном застенке, сразу за локомотивом, и рыдает. У господина тоже билет желтого цвета, от которого ему тоже никакого проку, он ворчит и пытается выразить возмущение коммунизмом, огромным равенством перед лицом величества несчастного случая. Но другой человек по-простому отвечает ему:

— Да вы бы уж радовались, что сидите!

И с кислой улыбкой господин покоряется дикой ситуации.

А это кто идет, поддерживаемый двумя пожарными? Маленькая старушка, бабулечка в поношенной мантилье, та самая, которая в Мюнхене чуть было не села во второй класс.

— Это первый класс? — все спрашивает она. — Это действительно первый класс?

И, получив заверения в этом, выдохнув «слава Богу!», будто только сейчас спаслась, она опускается на плюшевую подушку, которую ей уступили.

В Хофе было пять утра и светло. Там имелась возможность позавтракать, и там же меня подобрал скорый поезд, с трехчасовым опозданием доставивший меня с моим добром в Дрезден.

Вот это и есть то крушение на железной дороге, которое я пережил. Вероятно, хоть раз оно должно было случиться. И хотя логики возражают, все же полагаю, у меня неплохие шансы, что в ближайшем будущем со мной ничего подобного не произойдет.

Как подрался Яппе с До Эскобаром

Перевод Е. Шукшиной

Я ужасно разволновался, когда Джонни Бишоп сказал мне, что Яппе и До Эскобар собираются друг друга отмутузить, а мы пойдем смотреть.

Дело было на летних каникулах в Травемюнде, в жаркий день: с берега дул вялый ветер, а гладкое море отступило далеко. Мы провели где-то три четверти часа в воде и вместе с Юргеном Братштрёмом, сыном судовладельца, разлеглись на плотном песке под купальней, сконструированной из балок и досок. Джонни и Братштрём лежали на спине совсем голые, а я предпочел обмотать вокруг бедер купальное полотенце. Братштрём спросил зачем, и, поскольку я толком не знал, как ответить, Джонни со своей симпатичной, очаровательной улыбкой сказал, что я, наверно, уже немножко великоват, чтоб валяться голым. Я в самом деле был выше и более развит, чем они с Братштрёмом, да, кажется, и старше — около тринадцати. Хотя заявление Джонни содержало нечто для меня обидное, я промолчал. Дело в том, что в обществе Джонни вы очень скоро начинали испытывать неловкость, если не были таким же маленьким, тонким, не с таким же детским телом (у него-то всего этого было навалом). Он тогда вскидывал на вас свои красивые голубые, дружелюбные и одновременно насмешливо улыбающиеся девчачьи глаза с таким выражением, будто хотел сказать: «Ну и дубина ты стоеросовая!» Идеал мужественности и длинных брюк в его присутствии исчезал, и это вскоре после войны, когда сила, доблесть и всяческого рода грубая добродетель среди нас, мальчишек, ценились очень высоко и, чуть что, всякий объявлялся слабаком. Но Джонни, иностранца — или полуиностранца, — эти веяния не затрагивали, напротив, в нем было нечто от женщины, которая старается сохраниться и высмеивает остальных, старающихся меньше. Кроме того, в городе он, несомненно, первенствовал среди детей с точки зрения неслыханно-барственной элегантности: настоящий английский матросский костюм с синим льняным, завязывающимся на бант воротником, с морскими узлами, шнурами, серебряным свистком в нагрудном кармане и якорем на сужающемся к запястью широком рукаве. Любого другого за такое щегольство презрели бы и наказали. Но Джонни носил костюм так изящно и естественно, что ему это ничуть не повредило и он нисколько не пострадал.