Ранние сумерки (СИ)

====== Часть 1 ======

— Мама...

— За следующей рекой, Ломион. Мы перейдем брод и отдохнем за рекой. Нас не найдут.

— Разве Келегорм нас ловит? Как дичь?

— Не бойся. Келегорм просто слишком хочет ругаться дальше и доказать, что прав. А я не хочу.

Они мчались весь день и всю ночь, лишь временами давая отдохнуть лошади. Белая Птица была умница, Ломион даже дремал порой в седле, обнимая мать.

— Завтра будет Дор Динен, и мы поднимемся в горы. За перевалами лежит Земля Сосен, Дортонион, там правят дяди Ангрод и Аэгнор. Келегорм не поедет туда, чтобы не ругаться уже с ними.

— Хочет же он ругаться с тобой!

— Он обещал Маэдросу, что с ними — не станет.

Земля снова неслась мимо, как в начале пути. Как в первый раз, когда покинули Нан-Эльмот.

*

...Отец нарек ему имя год назад, когда Ломион смог впервые поднять малый молот и встать к наковальне. Маэглин... Звучало как колокол, звонко и тревожно. Непривычно.

— Ты не спешил с ним, отец, — сказал он тогда.

— А ты не заслужил раньше, сын, — ответил тот холодно. И стал учить его ремеслу, да так, что к концу ночи Ломион валился с ног от усталости.

— Ты требуешь с него, словно со взрослого! — негодовала мать.

— Как со своего сына, со своей крови, — отвечал отец и уходил.

Ломион молча работал. Видел ссоры родителей все чаще. И приходил на рассвете к матери, чтобы лечь и уснуть под ее голос.

Под рассказы о прекрасном городе Гондолине и дяде Тургоне, который очень любит свою чудесную дочь Идриль Босоножку. Просто так любит, не за то, что она лучший мастер. О дяде Келегорме, с которым маме так славно было охотиться в лесах на Эред Вэтрин после примирения семьи, и раньше, за морем. И про деда Нолофинве, великого короля нолдор, правящего из славной крепости Барад Эйтель, видимой издалека над истоками великого Сириона.

Вот под такой рассказ отец однажды вошёл нежданным. И была новая ссора, тихая и оттого особенно страшная. И был запрет называться сыну Эола материнским именем на запретном языке, под угрозой — не позволить видеться с матерью.

Он даже не поверил сперва, как услышал.

Запретить видеть мать?

Как это возможно?

Как возможно так ее не любить, чтобы угрожать таким, думал Ломион, молча исполняя задания в кузне. Как можно не звать сына по имени, а теперь приказывать ему, будто слуге?

Слуги и прежде старались быть в этом доме тихими и незаметными, а теперь и вовсе превратились в тени, которые старались не поднимать глаза лишний раз...

Потом вдруг все утихло также внезапно, как началось. Исчез гнев на отцовском лице, смягчился его голос. Страх Ломиона отступил. Он старался все больше, чтобы заслужить его похвалу, но все равно вздохнул с облегчением, когда отец снова уехал к гномам.

*

...Мама собрала его на прогулку почти как обычно.

Почти. Больше дорожного хлеба в сумку и свёрнутый теплый плащ приторочила к седлу, словно в холода. Седлала Белую Птицу задумчиво и долго. Взяла полный колчан стрел.

— Куда ты хочешь ехать, мама? — спросил он, видя это все.

— На север, Ломион. На север, — слуга, оказавшийся рядом, вздрогнул и промолчал.

Для него это значило северную опушку Нан-Эльмота и ничто другое. Но запрещённое имя...

Его настоящее имя.

Он не слишком удивился, когда из-под деревьев Нан-Эльмота мать направила лошадь ещё дальше к северу. Они помчались по высокотравью, рассекая его с шелестом, и лишь слабые, низкорослые деревца временами мелькали вокруг. Серебряная стена леса отступала назад все быстрее, потому что Белая Птица мчалась так быстро, как никогда на его памяти не бегала.

В лесу было негде.

— К кому мы едем? — спросил он тогда.

— К моим братьям... полубратьям, напоминают порой они. Келегорму и Куруфину... Нет. Тьелкормо и Куруфинвэ.

— Почему сейчас?

— Потому что я впервые солгала, чтобы успокоить гнев Эола. И не хочу лгать дальше, — сказала она, прижимая его к себе.

Они не остановились, когда солнце поднялось над горизонтом, и равнина засияла под ним так, что Ломион зажмурился. Земля неслась ему навстречу, светясь и переливаясь всеми оттенками предосенней темной зелени и первых рыжих пятен.

Казалось, они летят над ней.

Почему-то стало легко и радостно.

Такого с ним ещё не бывало — спать не под огромными деревьями, а посреди равнины, лишь скрывшись в низине, и небо ничего не заслоняет над головой... День и ночь перепутались вовсе, потому что они отдыхали лишь когда передышки просила Птица. Тогда мать разыскивала низину или рощу и скрывалась там. Они ложились рядом все втроём, и Белая Птица заслоняла их собой от ветра, который здесь был везде и непрерывно.

Какая мама храбрая, думал он. Он даже не думал.

Он бы сам ещё долго молчал...

Но он бы вырос, думал Ломион упрямо.

Крепость Аглон оседлала перевал, закрыв его стеной и собой. Он и с этой-то стороны запрокинул голову, чтобы рассмотреть стену целиком. Какова же была стена со стороны севера? Со стороны Моргота?

Мать приветствовали здесь на дороге и на воротах, словно хорошо знали, она легко благодарила, порой называя имена, и Ломион старался рассмотреть эти лица — тех, кто знал ее раньше.

Интересно, можно ли сказать — ее настоящую?