Ранний свет зимою

— А по какой надобности?

Егор и тут не стал скрывать.

В тусклом свете лучины прохожий внимательно поглядел на него и как бы раздумывал. Глаза у лысого были карие, умные. Потом он сказал:

— Бывал я там.

Шахты были разбросаны на десятки верст, но лысый, видать, знал, что делается повсюду. Слыхал он и о завале. И сказал о несчастье не так, как следовало бы пожилому человеку: все, мол, от бога или что-нибудь вроде этого, а отрезал без всякой жалости к Егору, к сыну:

— Ни за понюшку табаку люди погибли. И отец твой тоже.

И объяснил: подрядчики поставили гнилые крепи, а дирекция приисковая приняла их за взятку. Вот и сыплется все к чертовой матери.

Лысый прислушался: дождь все шел. Казалось, множество людей шумит и ропщет там, за стенками балагана.

— Русских людей заживо землей засыпают, — продолжал незнакомец, понизив голос. — Человеческую душу загубить им все равно, что муху ладонью прихлопнуть! Заведующий прииском — бельгиец; пес цепной и тот добрее! Хозяйка — читинская купчиха, мешок с золотом, кровопийца… Американцы приехали, так оба забегали…

— А зачем? — спросил Егор, пораженный до крайности. В такую глухомань — и вдруг из Америки! — Для него это было все равно, что с луны.

Лысый объяснил:

— Инженеры императорского кабинета[5] затопили рудники на горе Серебряной. Говорили, вишь работы вести невыгодно. А вот американцам, выходит, прибыльно, хотят отправлять руду в Америку, там и перерабатывать.

— Господи! Нашу руду? На край света? — воскликнул Егор. — Да что ж это такое? — Глазам его представились нищие деревни вокруг заброшенного в глуши прииска. Убогая изба, где умирал его отец… Ведь люди хлеба даже не имеют, а рядом лежат такие богатства, что за ними промышленники с края света сюда приехали…

— А где он, край света? — засмеялся прохожий. — Земля-то, слышал, должно, круглая.

— Как же возить-то ее, руду?

— По рекам, толкуют. По Аргуни, Амуру…

И опять перед глазами Егора предстали широкие сибирские реки как один длинный-длинный речной путь, и текут по нему не вода, а золото, серебро и свинец. Уходят богатства к далеким чужим берегам, а здесь по-прежнему стоят нищие избы и изувеченный старик умирает на печи.

Ничего больше не сказал солдату тот прохожий, но запомнился Егору короткий ночной разговор.

Перед рассветом Егор проснулся от внезапно наступившей тишины. Дождь не шел больше. Лысый собирался уходить. Егор попрощался с ним, сказал:

— Спасибо вам за беседу.

Тот усмехнулся:

— Невеселая была беседа. Желаю тебе, солдат, службу отслужить, чести-совести не потерять! — И незнакомец зашлепал по лужам.

Отца Егор не застал в живых. Младшего брата, Ивана, Егор помнил тощим, долговязым подростком. Теперь он выглядел старше Егора — огромный мужик с нечесаной бородой, похожий на отца. Жена его, Марфа, худая, неприбранная, смотрела на деверя исподлобья. Двое детишек ползали на полу.

Иван обрадовался, когда Егор отказался от имущества. Видно, не раз обсуждали с женой: не придется ли делиться? Иван растрогался, поставил ведро браги. И Марфа подобрела. Долго сидели за черным непокрытым столом. Брат, тяжело шевеля заплетающимся языком, все пытался рассказать Егору, как умирал отец. А потом трезвым голосом сказал:

— Батюшка наш сильно мучился перед смертью.

Жалость и любовь к брату, к его измученной жене и худым детишкам охватила Егора. В солдатчине все думалось: где-то есть дом, родня. А пришел домой — нет, никому он тут не нужен!

Брат рассказал Егору, как приисковые рабочие собирали деньги, чтобы помочь похоронить отца. И Егору захотелось поблагодарить добрых людей.

Он хорошо помнил одинокую шахту у подножия пологой горы. Владелец ее, невысокий, коренастый человек в старой борчатке[6] и рыжих унтах, сам нанимал рабочих, отчаянно торгуясь за каждую копейку. По нескольку раз в день хозяин спускался под землю, ругательски ругая всех подряд. И рабочие, случалось, посылали ему вслед замысловатую ругань. Был он весь на виду, со своей жадностью, жестокостью, со всеми подлостями и обманом. И ненавидели его лютой ненавистью.

Теперь десятки шахт прибрала к рукам известная в Сибири золотопромышленница вдова Тарутина. Мелких владельцев разорила, согнала с мест. Вдову на приисках в глаза не видывали, на шахтах она не появлялась. Доверенный ее, Собачеев, приезжал два раза в год: посмотрит книги в конторе, поговорит с управляющим и спешит восвояси. Управляющий-бельгиец аккуратно три раза в неделю обходил наземные работы. Если кто из шахтеров попадался ему на глаза, ласково спрашивал всегда одно и то же: «Голубшик, как себе поживаешь?» Под землей распоряжались десятники; только их и видели рабочие. Получалось, вроде они одни виноваты во всех шахтерских бедах.

А работать становилось все труднее, урочные задания росли, рабочие руки стали дешевле стертого медяка. И непонятно было, кто же так страшно угнетает народ, обсчитывает, обдуривает, заставляет на последние гроши забирать в казенной приисковой лавке тухлое мясо и заплесневевшую муку…