Ранний свет зимою

Оставшись один, Кеша осмелел и пропел, правда потихоньку: «Таня-Танюсик, черный усик!»

Сосед Мартьян Мартьяныч занимался извозом, имел лошадь — доброго ломового коня гнедой масти. На него-то и рассчитывал Миней. Мартьян Мартьяныч делил мужчин на «стоящих» людей и «вертопрахов». Миней, хоть и озоровал в детстве, попал в разряд «стоящих». Служил в аптеке, деньги приносил отцу с матерью. Водку пил, зная меру. Сейчас парню край нужен был конь! Пришлось уважить.

Было далеко за полночь, когда Миней выехал на тракт, рассчитывая к утру поспеть на почтовую станцию. Пока будут менять лошадей, он, быть может, сумеет поговорить с Ольгой.

«Почему она не дала мне знать?.. Не удалось? Наверное, стражники глаз не спускают! Какой она стала, Ольга?» — думал он.

Уже стало рассветать, когда не привычный к седлу Гнедой отказался идти дальше.

Пока Миней понукал и уговаривал его, на дороге показался экипаж. Пара сильных лошадей во весь дух мчала его по направлению к почтовой станции. В экипаже сидела, заливаясь слезами, вдова Тарутина. Собачеев поддерживал ее под локоть. Две тощие старушки, отвернувшись друг от друга, подпрыгивали на переднем сиденье. Лакированный ковчег, ныряя в волнах пыли, пронесся мимо.

Миней, потеряв терпение, сломал ветку и хлестнул Гнедого по боку. Упрямец рванулся с места и такое стал выделывать ногами, что у Минея голова пошла кругом. Тщетно натягивал он поводья — конь продолжал скачку, опасливо кося глазом, пока всадник не догадался бросить свой хлыст.

Занятый тем, чтобы удержаться в седле, Миней отвлекся от мыслей об Ольге. Но, когда на бугре показалось скучное казенное здание почтовой станции, беспокойство и нетерпение охватили его.

Он бросил поводья выбежавшему со двора мальчишке и поднялся на крыльцо. В просторных сенях ему преградил путь усатый урядник.

— Вам что? — сурово спросил страж, напирая грудью на Минея.

Миней не успел и слова сказать, как из избы послышался повелительный женский голос:

— А ну, пропустите: это ко мне.

Усач посторонился, и Миней, войдя, увидел Ольгу. Как же изменилась она, родная! Сердце у Минея застучало сильнее — так по-новому хороша была Ольга.

Косы она срезала, но короткие светлые волосы не портили ее. Да полно, красива ли она? Черты лица неправильны: рот великоват, подбородок упрямо выдвинут. Но такой веселой энергией, таким оживлением освещено лицо ее, что и красавица померкла бы рядом.

Ольга поднялась из-за стола, на котором стояли самовар и налитые, но нетронутые стаканы. На лавке сидела ее мать, Дарья Ивановна Тарутина, крупная старуха с таким же упрямым подбородком, что и у дочери.

Ольга бросилась к Минею, легко вскрикнула, так крепко сжал он ее руку, усадила против себя. Разглядывая, проговорила негромко:

— Вон какой вы стали! Еще медвежатистей! — И добавила совсем тихо: — А у меня муж тяжело болеет. Но, может, выхожу… Вот еду…

Резким движением руки она откинула назад волосы, и Миней отметил этот новый жест Ольги, которым она, казалось, отгоняла тяжелые мысли.

Дарья Ивановна низким, как у дочери, голосом спросила:

— Олечка, дочка, что же будет?

На лице Ольги появилось выражение нетерпения и скуки. Словно продолжая прерванный разговор, она ответила:

— Так и будет. У вас своя жизнь, у меня своя. Что для вас счастье, то для меня тоска и мука. Поезжайте, мама, не теряйте времени. Сами всегда говорите: «Моя минута золота стоит». Видите, помню все присказки ваши…

Старуха уловила насмешку и тяжело подняла с лавки свое грузное тело. Ольга подошла к матери, обняла ее. Не разжимая губ, Тарутина поцеловала дочь, затем тихо проронила:

— Олечка, вернись, ежели что…

И махнула рукой, будто знала: никаких «ежели что» не будет. Через минуту Собачеев и тощие старушки подсаживали Дарью Ивановну в экипаж.

Ольга вышла на крыльцо, поглядела на мать и, не дождавшись, пока экипаж скроется из виду, вбежала в избу.

— Мне губернатор разрешил свидание с родными. Вам известно? — холодно спросила она заглянувшего в дверь урядника.

Усатая физиономия исчезла. Ольга, задвинув на дверях засов, сбросила с себя жакетку, подпорола подкладку и вытащила тонкие, отпечатанные на гектографе листочки.

— Получайте, Миней! Свежие, питерские! И еще есть!

Она выдвинула из-под лавки корзину, разбросала вещи и достала пачку брошюрок.

— Ох, Ольга, ну и удружили! — повторял Миней, пряча тоненькие листочки в карманы, под тужурку, в сапоги. — Ну и удружили землякам!

А она торопила его:

— Да рассказывайте же, что у вас…

— Ну что же, работаем. Бесплодные споры со «староссыльными» кончились. Есть организация. Из рабочих железной дороги. Люди молодые, не трусы. Бастовали успешно. Кружок у нас. Читаем Маркса…

Ольга перебила:

— Из старых знакомых есть кто-нибудь?

— Кешу Аксенова, дружка моего, помните? Вот он…

— Кеша? — удивилась Ольга. — Ведь он же еще мальчик…

— Вырос.

Она усмехнулась, но тотчас серьезно спросила:

— А вы сами, Миней, самоопределились? Окончательно?

— Я стою на позициях марксизма, — ответил он краснея, и сразу, как бывало когда-то, почувствовал себя моложе Ольги.