Ранний свет зимою

— Девяти лет я уже подметал лабаз купца Игнатьева, кули ворочал, покупателям калоши мыл и пулей летал за водкой, коли приказчику выпить вздумается. А выпивши, принимался он меня утюжить. Ну, я и удрал… А из переплетной меня выгнали. Я в ту пору уже читать выучился. Приду, бывало, ни свет ни заря мастерскую убирать — хвать с верстака книжку… И очнусь тогда только, когда у меня ноги в воздухе болтаются, — хозяин за шиворот держит…

— Знакомая картина! — вставил Гонцов.

— А уж как я был рад, когда попал в аптеку мальчиком! Работа полегче и учиться можно. Мне большего и желать нечего. Вот тут меня и угораздило… Является как-то в аптеку ревизор. Тонкий, скользкий какой-то, ровно червяк. В очках. Хозяин вертит хвостом: что-то нечисто было с уплатой казенных сборов. Открывает ревизор толстую прошнурованную книгу — и тихо стало, будто в церкви. Вижу, ревизор надевает вторые очки. Меня это поразило. Впервые я в жизни видел, чтоб очки на очки цепляли. Спрятался я за пультом, выглядываю… И что же? На свои двое очков червяк напяливает третьи! Тут я не выдержал и так засмеялся, что в шкафу мензурки зазвенели. Хозяин закричал страшным голосом, а я шасть во двор и заливался там, покуда меня за ухо не втащили обратно в аптеку. Ну, для хозяина, поскольку ревизор получил взятку, все сошло благополучно. А для меня нет.

— Опять выгнали? — смеясь, спросил Гонцов.

— И даже денег зажитых не отдали!

— Ну, а дальше?

— А дальше плюнул я на эту жизнь «в мальчиках» и пошел в землекопы. Как недоростку, платили мне четверть положенного. Зато товарищи не обижали… Вот там я впервые понял, что такое рабочее товарищество. И стал задумываться над тем, кому ж это нужно, чтобы мы пухли с голоду, а хозяева да подрядчики на нашей крови да на нашем поте жирели? И нельзя ли все это изменить? Ну, словом, обычные мысли, какие рано или поздно приходят на ум всякому рабочему человеку. И тебе, верно, приходили?

«Все ясно, — подумал Гонцов: — решили, что я совсем темный».

И сказал первое, что вспомнилось из того листка, за который отсидел он полгода:

— «Нас грабит хозяин-эксплуататор, паук-фабрикант, сторону которого держит правительство». — И добавил, подмигнув Минею, уронившему от удивления в траву пенсне: — Ученого учить — только портить!

Миней несколько секунд, опешив, глядел на товарища. Потом хохотал долго, до слез.

Засмеялся и Алексей.

— Ну что ж, — проговорил Миней уже серьезно, — выходит, будем учиться вместе.

На первом занятии кружка читали Маркса:

«Рабочий не считает труд частью своей жизни, наоборот, трудиться — значит для него жертвовать жизнью…»

— Ну, и правильно! Какая же это жизнь! Я работаю, только чтоб с голоду не помереть. Труд мой тяжелый, скушный, нет в нем ничего такого… увлекательного…

Бочаров перебил Гонцова:

— А я вот люблю свое дело, даже дух столярный люблю. Благороднейшее занятие!

Алексей вскипел:

— Да разве я об этом говорю? Не поняли вы меня, Иван Иванович! Дело свое и я люблю. А на хозяина работать не хочу! Правильно в книге Карла Маркса сказано: труд для рабочего — это не жизнь…

Миней отбросил прядь волос, упавшую на лоб:

— Нет, Алеша! Маркс так говорит о капиталистическом обществе. Но придет время, когда труд будет и почетен и любим. Когда рабочий станет свободным и будет трудиться для себя.

В мастерской Ивана Ивановича прохладно, пахнет стружкой и клеем. Помещеньице маленькое — с курятник. Зато надежное, в глубине двора, а у калитки на длинной цепи — лохматая забайкальская овчарка.

Хозяин, Иван Иванович Бочаров, Кешин дядя, в темном аккуратном пиджаке, с седыми кудрями вокруг лысины, с очками в серебряной оправе, сдвинутыми на лоб, похож на учителя. Рядом с ним худенький Кеша Аксенов выглядит его учеником.

Заниматься в кружке пришел и деповский слесарь Костя Фоменко. Его Алексей знает понаслышке; на той неделе Костя выкинул в окно табельщика Удавихина за обсчеты. Сейчас Фоменко напряженно слушает, подперев большим кулаком подбородок, обросший темной бородкой.

Миней окидывает взглядом товарищей. Ему страстно хочется передать им то, что так недавно узнал он сам, что сыграло такую важную, решающую роль в его жизни.

— «Капитал есть мертвый труд, который, подобно вампиру, оживает лишь вследствие всасывания живого труда…» Как образно сказано! И точно! — восхищенно говорит Миней, прерывая чтение.

— Правильные слова, — подтверждает Иван Иванович. — Вот именно вампир, попросту сказать — вурдалак…

— Это мертвяк, что у живых кровь сосет? — громким шепотом спрашивает Фоменко у Кеши; остальных он немного стесняется.

— Ну да, чудище из сказки…