Ранний свет зимою

— Да-да, здоровье мое неважное… — Миней делает жалобную гримасу и косится на тюремщика. Старичок дремлет, папироса дрожит в его руке, рассыпая пепел на колени. — Впрочем, сейчас я чувствую себя лучше. Что нового в семье?

— Дети… — шепчет Любовь Андреевна.

— Что?! Ах, дети… да-да, как дети?

— Подрастают… Уже разбирают печатный букварь…

— Что?.. Нет, не может быть! — Он невольно произносит эти слова вслух, смутив Любовь Андреевну.

С растерянным видом она твердит:

— Это именно так. Уверяю вас.

Значит, наладили типографию! Ух, молодцы! Он набирает воздуха в легкие, выдыхает его с шумом и говорит проникновенно:

— Дорогая Люба! Как я рад узнать, что детки подрастают, что они уже читают букварь! Я уверен, что моя болезнь тоже скоро пройдет. Я очень осторожен, избегаю сквозняков. Пусть дядя не беспокоится!

Любовь Андреевна обрадованно глядит на него. Ну конечно, она боялась спутать или забыть заученное. Теперь она сообщает уже спокойно, что в их школьной библиотеке много новых книг…

При слове «книг» старичок открывает один глаз, встрепенувшись, как строевой конь при звуке трубы.

— …духовного содержания, — поспешно добавляет Пашкова. — «Святое семейство» и другие такие же…

Все ясно! «Святое семейство» Маркса. Получили пополнение марксистской литературы.

— А как вы, дорогая Люба? Как вы сами живете? — спрашивает Миней, потому что старичок как раз в эту минуту открывает оба глаза.

— У меня со зрением лучше, я вижу теперь хорошо, — шепчет Люба и заливается румянцем.

— Я сразу это заметил, — говорит он.

Удивительно неблагодарное существо — человек! Пятнадцать минут назад он ничего не знал о товарищах, о работе, о своем положении. Сейчас он знает почти все, что его интересовало, и все же ему этого мало… Ему хотелось бы выяснить, как работают группы на местах, но Пашкова не могла быть в курсе всех дел. Дети, конечно, растут, но не так уж быстро.

— Нам очень не хватает вас! — тихо роняет Пашкова — кажется, уже от себя.

— Прра-шу заканчивать! — провозглашает тюремщик.

— Разрешите мне поцеловать жениха, — неожиданно громко, чужим, деревянным голосом произносит Пашкова и, не дожидаясь ответа, бросается к Минею.

Ее руки обвиваются вокруг его шеи, и он чувствует, как тонкие бумажные листки выскальзывают из пальцев девушки и падают за воротник его рубашки. Миней незаметно шевелит лопатками, и листки плотно прижимаются к спине.

— Пожалуйте, барышня! — Надзиратель хочет увести Любу.

— Дорогая Люба! — говорит Миней растроганно. — Я бесконечно вам благодарен за то, что вы меня навестили. Низкий поклон всем родственникам… Дяде! До свидания, дорогая Любочка…

Но ее уже нет!

Миней и надзиратель опять идут через двор. Какой день, какое солнце! В камере Миней осторожно извлекает листки: мелкие строки бегут по тонкой бумаге. Сделано на мимеографе.

«Руководить движением должно возможно меньшее число возможно более однородных групп, искушенных опытом профессиональных революционеров. Участвовать в движении должно возможно большее число возможно более разнообразных и разнородных групп из самых различных слоев пролетариата (и других классов народа)».

Это было только что доставленное из-за границы ленинское «Письмо к товарищу о наших организационных задачах».

Глава IX СТИХИ В АЛЬБОМ

Билибин снова перечитывал:

Летнее утро прекрасно и тихо,
Что-то лепечет прозрачный родник…

Впрочем, теперь совершенно неважно, что именно он лепечет: стихотворение из двенадцати строчек — видимо, собственного сочинения — хитроумный молодой человек написал печатными буквами.

Из Иркутска сообщали: