Ранний свет зимою

— Может быть, разбить палатку во дворе… э… полицейского участка и проживать в оной… э… для удобства надзора? — спросил Миней, но, заметив недоуменный взгляд подслеповатого чиновника, отчетливо проговорил: — Все понятно. Я прочел и расписался. Что? Я свободен? Очень приятно. Но я должен собрать свои книги. Я не намерен их дарить тюремной администрации.

Чиновник, только что объявивший Минею распоряжение губернатора, сдвигает золотые очки на лоб и говорит укоризненно:

— Молодой человек! На вашем месте я радовался бы, что оставляю… э… место заключения, а не думал бы о книгах, которые, собственно, и послужили причиной вашего ареста!

Пантелеймон помог Минею упаковать его имущество — две увесистые связки. Толстые тома и тоненькие брошюрки — верные друзья, дорогие спутники долгих тюремных дней.

Собираясь, Миней говорил:

— Ты, Пантелеймон, помогай арестантам, таким, как я. Политическим.

Тот ответил просто:

— Это нельзя. За это — вот… — Он показал на пальцах решетку.

— Тогда уходи с этого места.

— А куда же я денусь?

— Куда хочешь, но обязательно уходи. Работай. Честным трудом живи.

— Я ж не ворую, — угрюмо сказал Пантелеймон.

— Хуже, чем воруешь… Помни все, что я тебе говорил. Жизнь переменится. Вся шваль эта тюремная на фонарях висеть будет, и ты с ними!

— А меня за что ж? Я человек подневольный.

— Там разбирать некогда будет! В общем, я тебя предупредил.

— Ты скажи хоть, где тебя искать-то?

— К чему искать меня? Ты себя ищи.

Еще очень рано. По дороге ползет телега. Две бабы ругаются у бревенчатого сруба колодца. Возле питейного заведения лежит лицом в песок пьяный.

В воздухе что-то зимнее, студеное, не мороз, но предчувствие его. И сопки, холодные, застывшие, вот-вот оденутся в серебро инея. «Радоваться, что покидаю тюрьму!» Что вы знаете о радости и свободе, господин чиновник в золотых очках!

Книги кажутся страшно тяжелыми — так ослабел Миней. Он присаживается на ступеньку ближайшего крыльца, вытирает платком потный лоб. Редкие прохожие не обращают на него ровно никакого внимания, но Минею кажется, что они с удивлением глядят на него: детина — косая сажень в плечах, а отдыхает, словно старичок…

Посреди знакомой улочки мальчишки пускают бумажного змея. Среди них и внук соседа, Мартьяна Мартьяновича. Ишь, как подрос!

Он подзывает мальчика:

— Ты что, не узнал меня?

Мальчик заулыбался:

— Не признал сразу! Выпустили?

— Ты вот что: сбегай к нашим и вызови сюда Татьяну Михайловну. Только потихоньку, чтоб никто не слышал.

Мальчик во весь дух помчался к низенькому домику с широкой скамейкой у ворот.

Миней пошарил по карманам — курить было нечего. Что, если сестры нет дома? Ему не хотелось свалиться как снег на голову, пусть Таня подготовит маму. Но Таня оказалась дома.

Брат и сестра обнялись.

— Ну как, Танюшка, получила «боевое крещение»? Похудела ты, брат. Чего же ты плачешь? Мама здорова?

— Здорова. Только уж убивалась, исплакалась, постарела. Знаешь, как она сильно все переживает!

— Мама есть мама… Улыбнись, Танюсик, все хорошо!

Таня уже смеется:

— Ты тоже выглядишь кощеем бессмертным.

— Я и есть бессмертный. Ну иди, предупреди наших.

— Иду. Знаешь, я видела Гонцова. Он уехал в Иркутск. Павел там теперь. От Любарева тебе письмо из Петербурга. Есть новые документы. Впрочем, я тебе потом подробно… Тебя под надзор, конечно?

— Безусловно. Ну, марш!

— Иду!.. Слушай, Кеша-то какой глупый! Ведь, знаешь, он все время у тюремных ворот слонялся…

— Да, ума не видно. Что ж, он меня у ворот встретить думал, что ли?

— Тебя?! Ах, да! Не знаю, вероятно. Ну, я бегу!

— Не надо, — тихо говорит брат.

Он видит, как мать бежит ему навстречу по улице.

Миней никогда не видел ее такой. Она всегда двигалась плавно, степенно, а сейчас спешила к нему изо всех сил, простоволосая, исхудавшая, путаясь в длинной черной юбке.

Миней подхватил мать, устало склонившуюся к нему. Конечно, нелегкая у нее жизнь. Ну, тут уж ничего не поделаешь!

…Околоточный надзиратель пришел через пять дней под вечер. Уселся пить чай. Поговорил про погоду: ночью ударил мороз, по Чите-реке идет шуга[24]. Если нынче еще похолодает, завтра будут переходить на Остров по льду.

Мать вызвала Минея на кухню, озабоченным шепотом спросила:

— Трешки хватит?

Сын засмеялся, разжал ее маленький кулачок, вынул смятую бумажку и сунул в карман материнского передника:

— Деньги тебе самой нужны.

Околоточный подождал, поговорил еще немного, повздыхал, затем вдруг строго спросил Минея:

— Почему не являетесь на отметку?

— Я вам нужен, так вы ко мне и ходите. Вот, если бы вы у меня под надзором были, тогда бы я к вам бегал…

— Доложу-с, — сказал сухо околоточный и удалился, волоча шашку.

— Зря трешку не дали, — сказала мать.

Еще через несколько дней явился помощник пристава. Таня не пустила его дальше порога:

— Брат уехал рыбу ловить.

— Помилуйте, барышня, по реке на телегах ездят. Какая же рыба?

— А я почем знаю! — ответила Таня.

В участке всполошились: в течение трех дней поднадзорный домой не являлся.

— Может, запил? — вкрадчиво спрашивал пристав. — Вы не стесняйтесь, скажите. Тут ничего такого нет.