Рапалло – великий перелом – пакт – война: СССР на пути в стратегический тупик. Дипломатические хроники и размышления

Безусловным конкурентным преимуществом Советского Союза был особый характер отношений между двумя странами, выросший из российского участия в освобождении Болгарии от турецкого ига, а недостатком – коминтерновская подкладка московского дипломатического фрака. Влияние Берлина основывалось на том, что именно с его планами переустройства Европы «ревизионистская» Болгария связывала надежды на ликвидацию территориальных последствий Нёйиского договора. Значительную роль играл экономический фактор (три четверти болгарского экспорта шли в Германию). Некоторое значение имели и прогерманские (не пронацистские!) симпатии руководящих верхов, прежде всего, самого болгарского царя Бориса. Он, однако, должен был учитывать панславянские и русофильские настроения народа и в этом смысле, по выражению Гитлера, «постоянно сидел на бочке с порохом» [7, c. 130], что вынуждало его быть особенно осмотрительным в вопросах внешней политики.

Первые признаки живого интереса Москвы к Болгарии появились весной 1939 г. Имеется в виду двукратная остановка в Софии по пути в Турцию и обратно первого заместителя наркома В. П. Потемкина и его переговоры с царем Борисом и премьером Г. Кёсеивановым.[132] Потемкин безоговорочно поддержал болгарское требование о возвращении Южной Добруджи, отошедшей к Румынии по Бухарестскому мирному договору,[133] и сочувственно отнесся к желанию Болгарии вернуть территории, перешедшие к Греции и Югославии. При этом, говоря по-дипломатически, он выразил надежду, а фактически поставил условие, что в случае конфликта на Балканах Болгария не выступит в союзе с Германией или Италией. Спустя три месяца в Москве то же самое повторил Молотов во время приема[134] группы депутатов болгарского парламента, пригрозив уже открытым текстом: «Если кто-то в Софии думает открыть дорогу на Царьград немцам и итальянцам, то пусть знает, что натолкнется на решительное противодействие Советского Союза» [цит. по: 104, c.369].

Не удивительно, что подписание пакта – 39, в подготовке которого болгары прияли некоторое участие в роли посредника,[135] обрадовало Софию. Оно не только предвещало скорые перемены в регионе, но также, казалось, снимало антагонизм между прорусской и прогерманской ориентациями страны. Чтобы окончательно покинуть «зону турбулентности», созданную началом европейской войны, 15 сентября Болгария провозгласила нейтралитет. Москве, однако, была нужна активно просоветская Болгария. Ее главным предназначением было стать «тараном», с помощью которого в Москве рассчитывали принудить Турцию к решению вопроса о Проливах в выгодном для себя духе. Приготовления Турции к вооруженной защите Проливов, предпринятые в ответ на начало европейской войны, и угроза ее распространения на Балканы вызвали у Софии серьезные опасения, в связи с чем она пошла на зондаж возможности получения поддержки со стороны СССР.

В Москве болгарам предложили заключить договор о взаимопомощи (20 сентября 1939 г.). Тогда дальше этого дело не зашло по причине отсутствия определенного ответа из Софии. [36, с. 88–89]. Софийское молчание объяснялось естественной боязнью оказаться в вассальной зависимости от СССР и подвергнуться советизации. Царь Борис выразил ее так: «Русские в их стремлении к Дарданеллам могут уготовить Болгарии такую же роль, как Эстонии относительно портов на Балтийском море» [цит. по: 104, с. 372]. Кроме того, в Софии надеялись, что трудный и потенциально опасный вопрос о Проливах будет решен в ходе шедших в то время советско-турецких переговоров и, таким образом, выведен за рамки отношений между Болгарией и СССР.

Однако московская миссия Сараджоглу окончилась неудачей, и в ноябре 1939 г. Москва возобновила предложение о заключении договора, но ей опять отказали. Причина отказа заключалась, помимо упомянутых выше опасений Софии, в несовместимости внешнеполитических программ двух стран. В то время как Болгария сделала ставку на решение территориальных споров с соседями дипломатическим путем, СССР стремился вовлечь ее в свои военно-политические замыслы по кардинальной перекройке региона, не останавливаясь перед применением силы против Румынии, Греции и Турции. Для Болгарии это означало бы фактически объявить войну Великобритании и Франции, чьими союзниками являлись эти три страны, рассориться с Берлином (из-за Румынии, в которой у Германии были огромные экономические интересы) и в результате оказаться в полной военно-политической зависимости от СССР. Ожидать, что София добровольно пойдет на подобное политическое самоубийство, не приходилось. В телеграмме в софийское полпредство от 12 ноября Молотов признал, что «пожалуй, болгары правы, говоря об опасностях для Болгарии, связанных в данный момент с заключением пакта взаимопомощи. Что же, можно с этим подождать» [36, с. 279–280].