Рапалло – великий перелом – пакт – война: СССР на пути в стратегический тупик. Дипломатические хроники и размышления

Таким образом, политика Черчилля, предлагавшая отказ от авантюристических планов завоевания европейского господства в пользу принятия рациональных решений, продиктованных сложившейся ситуацией, объективно стояла неизмеримо ближе к подлинным национальным интересам СССР, чем сталинская. Тут нечего и доказывать, если держать в уме эвентуальный отказ Кремля от антибританской химеры и создание антигитлеровской коалиции. Однако до тех пор, пока геополитическая реальность не расставила 22 июня 1941 г. все по своим местам, характер советско-британских отношений, бывших производными от отношений этих двух стран с Германией, определялся различием в представлениях лидеров двух стран о перспективах развития военно-политического положения в Европе.

Между Берлином и Лондоном

22 и 24 июня в Компьенском лесу ставший за неделю до этого премьер-министром Франции маршал Ф. Петен подписал декларации о капитуляции страны в войне против Германии и Италии соответственно. Эти акты означали прекращение действия англо-французского соглашения о коалиции и выводил Францию из числа великих держав, способных оказывать действенное влияние на развитие ситуации в Европе и мире. Поэтому в интересах нашего исследования детальное описание истории отношений СССР с правительством Виши представляется излишним.[173]

Потеряв в лице Франции важнейшего союзника в Европе, или, по бытовавшему тогда выражению, «континентальную шпагу Лондона», правительство У. Черчилля надеялось обрести нового союзника в лице СССР. Первым шагом в этом направлении стало возвращение в Москву посла, которым был назначен С. Криппс (правда, без упоминания о «специальной миссии»). Далее, стремясь создать благоприятную атмосферу в двусторонних отношениях, 18 июня британский кабинет добился от властей Франции освобождения двух советских торговых судов – «Селенга» и «Маяковский», арестованных еще осенью 1939 г. за перевозку в Германию товаров, запрещенных для нее по условиям военного времени. Это был жест доброй воли, приуроченный к визиту 1 июля С. Криппса к И. В. Сталину.

Для советского вождя основной целью встречи было разобраться в главном на тот момент вопросе: не склоняется ли Лондон, оказавшийся в критическом положении, к поиску мира с Германией. От ответа на него зависело будущее СССР в смысле перспектив советско-германской войны, а именно вероятного срока ее начала и расклада на тот момент военно-политических сил в Европе. Ответ содержался в переданном Криппсом личном послании У. Черчилля Сталину. В нем премьер высказывался за улучшение советско-английских отношений и предлагал «консультироваться друг с другом в отношении тех дел в Европе, которые неизбежно должны интересовать нас обоих». Главным таким делом он назвал угрозу установления германской гегемонии на континенте. Черчилль подчеркивал необходимость «противостоять стремлению Германии к гегемонии» и дал заверение, что «Британское правительство твердо намерено использовать с этой целью свое географическое положение и свои великие ресурсы»[174].

Беспрецедентный прием Сталиным английского посла породил в Берлине волну беспокойства, хотя Шуленбург весьма прозорливо считал, что никакой опасности визит англичанина не представлял [93, p.470]. Ему, однако, не поверили. «Информация об англо – русских отношениях предвещала нам нерадостный ход событий», – вспоминал о тогдашних настроениях фон Риббентроп [12, c. 180].

Вышло, все же, что немцы пугали сами себя. Реакция Кремля на послание британского премьера оказалась совсем не такой, на какую рассчитывал отправитель. Получив заверения в непримиримости англичан, в Москве несколько успокоились и сочли целесообразным максимально свернуть контакты с Лондоном, чтобы не раздражать Германию и не мешать ее планам нападения на Британские острова иллюзией советско – английского взаимопонимания. Ввиду этого все предложения правительства Великобритании о политических консультациях, делавшиеся в духе послания Черчилля Сталину, в дальнейшем неизменно отвергались, а само послание премьера осталось без ответа. Кремлевские старания угодить Берлину там заметили. В дневнике за 27 июля Геббельс записал: «Сталин не жалеет труда, чтобы нравиться нам. У него, верно, достаточно причин для этого» [7, c. 218].