Рапсодия

Я всё ещё сияю, с каждой секундой моя сила крепнет. У меня начинают дрожать руки из-за того, что я сопротивляюсь другими побуждениями — сексу и насилию. Сейчас я представляю собой современную версию Джекилла и Хайда. Большую часть времени я просто частный детектив Калли. Но стоит начать использовать силу, и появляется другая часть меня. Сирена — монстр внутри меня — хочет брать, и брать, и брать. Сеять хаос, пировать от страха и похоти, испытываемых ею жертвами. Я бы никогда не признала это вслух, но контролировать её очень трудно.

Я беру кусок хлеба из корзинки, стоящей посередине стола и придвигаю к себе чистую тарелку, в которую наливаю оливковое масло и бальзамический уксус. После обмакиваю хлеб в смесь и подношу ко рту. Откусывая хлеб, я смотрю на мужчину рядом. Его костюм скрывает брюшко, а на запястье Микки красуется Ролекс. В досье говорилось, что он бухгалтер. Я знаю, что они зарабатывают приличные деньги, и особенно в Лос-Анджелесе, но не вполне законны их методы.

— Почему бы нам не перейти прямо к делу? — говорю я, настраивая камеру на телефоне, чтобы записать нашу беседу. После чего достаю карманный диктофон и включаю его. — Я собираюсь записать наш разговор. Пожалуйста, громко скажи «да», давая согласие на эту беседу.

Микки сводит брови вместе, стараясь побороть чары. Но это бесполезно.

— Да, — наконец, говорит он сквозь стиснутые зубы. Парень не дурак, он может и не понимает, что с ним происходит, но точно знает, что собирается сделать. Он знает, что уже начал делать.

Получив его соглашение, я приступаю к допросу.

— Ты пользовался деньгами своей матери? — Его старой, смертельно больной матери. Мне и впрямь не стоило читать его досье. Не стоит вовлекать эмоции в дело, и всё же когда обстоятельства касаются детей и стариков, всегда заканчивается тем, что я прихожу в бешенство. Сегодня не исключение. Я откусываю хлеб, глядя на Микки.

Он открывает рот…

— С этого момента, и до конца нашей беседы, ты будешь говорить правду, — повелеваю я, и слова песней льются с губ.

Он закрывает рот, и что бы ни хотел сказать, оно так и остается невысказанным. Я жду, что он продолжит, но тишина. Теперь он не может лгать, это всего лишь вопрос времени, когда ему придется рассказать правду. Микки сопротивляется моим чарам, хоть это и бесполезно. Он начинает потеть, несмотря на спокойное выражение на его лице.

Я продолжаю есть, словно все нормально.

Микки покраснел.

— Да… как ты, мать твою… — задыхаясь, наконец-то, он произнес.

— Цыц. — И он сразу же замолкает. Что за придурок?! Крадет деньги у своей умирающей матери — милой старушки, которой не повезло лишь в том, что она родила этого неудачника. — Как давно ты этим занимаешься?

Его глаза блестят от гнева.

— Два года, — против воли, выдавливает Микки из себя, впиваясь в меня взглядом.

Я пока доедаю последний кусочек хлеба.

— Зачем? — наконец, спрашиваю я.

— Она их не тратила, а мне они были нужны. Я собирался всё вернуть, — говорит он.

— Да ты что? — Я выгибаю брови. — И сколько ты… одолжил?

Проходит несколько безмолвных минут. Румянец его на щеках становится все насыщеннее. Наконец, Микки произносит:

— Я не знаю.

Я наклоняюсь ближе.

— Дай мне свое самое смелое предположение.

— Может быть, двести двадцать тысяч.

Лишь от озвучивания такой цифры во мне вспыхивает гнев.

— И когда ты собирался вернуть матери долг? — задаю я ему вопрос.

— С-сейчас, — заикается он.

А я китайский лётчик.

— Сколько на данный момент денег у тебя на счетах? — спрашиваю я.

Он берет стакан воды и делает большой глоток, прежде чем ответить.

— Я хочу вложиться.

— Сколько?

— Чуть больше двенадцати тысяч.

Двенадцать тысяч долларов. Микки опустошил «карман» своей матери, и теперь живет, как король. Но за всей этой показушностью, у этого мужчины на руках всего лишь двенадцать тысяч. И я уверена, что вскоре и этих денег не будет. Такие мужчины — растяпы, и деньги, как песок, текут сквозь их пальцы. Я с разочарованием смотрю на него.

— Не правильный ответ. А теперь, — говорю я, сирена во мне призывает быть жестче, — где деньги?

Над его верхней губой выступает пот, Оскалившись, Микки произносит:

— Их нет.

Я выключаю камеру и диктофон. Моя клиентка получила того, чего хотела — признание. Плохая новость для Микки — я с ним еще не закончила.

— Нет, — произношу я, — это не так. Немногие люди, которые хорошо знают меня, заметили бы, что мой тон изменился. Микки снова хмурится в замешательстве. Я касаюсь отворота на его пиджаке. — Хороший костюм… очень хороший. И часы — Ролекс ведь не дешёвый?

Чары заставляют его мотнуть головой.

— Нет, — соглашаюсь я. — Видишь, у мужчин, как ты деньги просто не исчезают. Ты их… как ты это назвал? — Я подбираю слово, прежде чем щелкнуть пальцами. — Вкладываешь. Я немного отошла от темы, но это ещё не всё. — Я наклоняюсь ближе. — Мы отойдем от темы еще дальше.

Он округляет глаза. Теперь я вижу истинного Микки: не марионетку, управляемого магией, а того Микки, которым он был до моего появления в комнате. Некто хитрый, слабый. Он полностью осознает, что происходит.