Раскаяние

Всего мог ожидать Вержицкий, но не этого неожиданного признания. У него на секунду перехватило дыхание. Колотов наблюдал за ним точно так, как прежде это делал, — тяжелым, испытующим взглядом, люди боялись этого взгляда больше крика и выговоров.

— Как же это получается? — спросил наконец Вержицкий. — Селезнев ваш высоких процентов извлечения металла добился — неслыханные до сих пор показатели.

— Прохвост он, этот мой Селезнев, — угрюмо ответил Колотов. — К докторской степени дорогу пробивал — вот истоки этих неслыханных показателей.

— Слушайте, рассказывайте подробнее! — потребовал Вержицкий. — Я ничего не понимаю. — Он нервно провел ладонью перед глазами.

Колотов рассказывал долго, он не торопился, — каждый пустяк имел для них значение, нужно было все обстоятельно рассмотреть. Так оно и шло, это дело, с самого отъезда Вержицкого: Селезнев энергично испытывал руду, проектировщики проектировали, а он, Колотов, подталкивал всех — исследователей, проектировщиков, строителей. И не прошло двух лет, как обогатительная фабрика была успешно сдана в эксплуатацию. Даже у тех, кто сомневался еще в научном значении работы Селезнева, сомнения отпали, все найденные им закономерности подтверждались на практике, фабрика работала с неслыханной эффективностью. В этот период с Колотовым случилось несчастье, пришлось выехать из Заполярья. Скоро выехал и Селезнев — для защиты диссертации. Обратно он уже не возвратился, возглавил крупную лабораторию в институте. А затем все покатилось вниз. На руднике вскрыли глубинный массив руды, закономерности путались, противоречили одна другой. О высоких показателях речь уже не идет — мощностей обогатительной фабрики не хватает, чтобы полностью снабдить заводы комбината концентратами. Одна комиссия сменяет другую, пришлось и Селезнева оторвать от его теперешних занятий. Он, конечно, оправдался — для тех руд, что им испытывались, данные его были верны, это и опытом работы фабрики подтверждено. Ну, а если дальше руда изменилась, он ничего не может поделать — такого уникального месторождения за несколько лет не обследовать полностью, хватит на целое поколение ученых.

— Формально он прав, конечно, — сумрачно закончил Колотов. — Вот тут я и вспомнил, с какой яростью вы боролись со мной, и пустился вас разыскивать. Вы один понимали всю сложность проблемы, это сейчас надо признать. Могу сказать одно, — он опять невесело усмехнулся, — слышали бы, как я ругал себя, как раскаивался, что не сумел удержать вас, были бы вполне удовлетворены — ваша взяла. И что больше всего меня бесило — ведь почувствовал, что неспроста вы удираете от Селезнева, сразу решил — не отпущу, а не устоял, когда вы накинулись на меня.

Но Вержицкий не испытывал удовлетворения — все снова удивительно запуталось. Его не утешало позднее признание его правоты, нет, вовсе не его взяла. Пусть он даже и прав был, отстаивая свой путь исследований, — он ошибся в другом, сейчас эту трагическую ошибку не исправить. Он не знал самого себя, ему казалось, он действует из высоких побуждений, — сколько горькой гордости было в том отречении от многолетней работы, от главного дела его жизни. А по сути им руководило мелкое себялюбие, боязнь уколов и критики. Нет, подлинно любящий свое дело человек не сбежал бы так трусливо, он остался бы, вовремя сумел бы все повернуть в нужную сторону. И о Колотове он думал неправильно. Колотов мог бы сказать: вот был я руководителем, все шло хорошо, уехал — сразу разладилось. Другие не отказались бы от такого лестного для себя объяснения, а он прямо признается, что его вина, не собирается себя обелять.

Вержицкий вдруг с болью припомнил все, что знал о Колотове. Теперь, когда мелочное и случайное давно отсеялось, оставались только крупные, главные, решающие черты. Да, Колотов груб и несдержан, но разве это самое важное в нем? Говоря о Колотове, люди вспоминают построенные им заводы, город, возведенный на пустыре, рудники и электростанции. В этом подлинная его жизнь, этому отдавал он всего себя безраздельно, все остальное — вздор и пустяки.

— Почему вы не спрашиваете, зачем я разыскивал вас? — спросил Колотов задумавшегося Вержицкого.

Вержицкий удивленно посмотрел на Колотова.

— Я хотел пригласить вас вернуться назад. Никто лучше вас не знает нашего месторождения, нужно закончить начатую вами работу. И сейчас обращаюсь с этим же предложением — через месяц я вылетаю на комбинат, возглавлю комиссию совнархоза, поедем вместе. — Он тут же отмахнулся от готовящихся возражений, грубо — по старой привычке — крикнул: — Да, да — годы, сердце. Вам настоящая работа будет лучше всякого лекарства, я вас хорошо знаю. Поймите же, невозможный вы человек, нужны вы нашей промышленности, всем нам нужны, черт вас подери!

8