Раскаяние

— Нет, я этого не думаю, — дружелюбно возразил Анучин, тоже вставая. — Я знаю, что интересы дела у вас всегда на первом плане. — И все-таки он не удержался: — Но я хотел бы, чтобы оскорбленное самолюбие не помешало вам трезво оценивать достижения других.

Он проводил Вержицкого через приемную, был очень деликатен после едкого замечания.

Вержицкий в этот день не возвратился в лабораторию. Он поднялся на гору. День был ясный, редкий день для Севера — окрестности проглядывались на добрую сотню километров. У подножия горы тянулась панорама промышленного строительства. Справа дымили трубы никелевого завода, дальше поднималась угрюмая громада ТЭЦ, слева высились ажурные конструкции медеплавильного завода, прямо под ногами, на склоне обрыва, простиралась вырытая площадка будущей обогатительной фабрики. Тысячи людей, десятки составов, подъемные краны, мосты, пульпопроводы, линии высокого напряжения — чудесная картина вдохновенного человеческого труда. Ничто так не волновало Вержицкого, как эта картина, здесь часто он просиживал часы, глаза его не могли насытиться. И сейчас он с трудом оторвался от великолепной панорамы строительства. Он повернулся к плоской вершине горы. Гора была вся изрыта, стала ниже на много метров, — двадцать мощных экскаваторов вгрызались в пустую породу, с грохотом обрушивали ее на стальные платформы. Это был рудник открытых работ, пять лет совершался здесь огромный, неистовый труд, скоро, скоро рудоносное тело обнажится и засверкает, доступное солнцу и глазу, — древняя, хранимая природой тайна выходила наружу. Много лет распутывал Вержицкий загадку этих недр; еще не было ни одного экскаватора, а он, Вержицкий, уже работал. В эти годы он всего себя отдавал недрам — творил, искал, проверял. Отвернуться от рудника открытых работ было еще труднее, чем от долины.

— Хватит! — сказал самому себе Вержицкий. — Пора кончать.

Через три дня он подал Селезневу просьбу об увольнении. К заявлению были приложены веские бумажки — справка об окончании договора, заключение медицинской комиссии: стенокардия, требуется выезд из Заполярья в южные края.

5

Селезнев, казалось, был ошеломлен. Он испуганно воскликнул:

— Ради бога, Степан Павлович! Это у вас серьезно?

Вержицкий мрачно подтвердил:

— Сердце шуток не знает. Нужно убираться, пока не поздно.

— Нехорошо, — бормотал Селезнев, — нехорошо. — Он сказал с печалью: — Без вас придется трудно — вы душа наших исследований.

У Вержицкого рвались с языка злые слова: «Душа эта выдохлась — и не без вашей помощи». Он сдержался — не следовало хлопать дверью, уходя, это уже не могло помочь. После короткого раздумья Селезнев проговорил:

— По-человечески понимаю вас. Только сам я не могу решать этого вопроса — посоветуюсь с Анучиным и Колотовым.

Вержицкий прошел к Воскресенскому и рассказал о своем решении. Старый химик был подавлен, он долго молчал.

— Ну, выкладывайте весь ваш вздор, Алексей Петрович, — грубо приказал Вержицкий. — Что у вас там заготовлено: дезертирство, пасование перед трудностями, зазнайство, гонор?

Воскресенский покачал головой. Он медленно и грустно произнес:

— Ничего не скажу, Степан Павлович. И отговаривать не буду. Только вы пожалеете об этом, друг мой, все равно пожалеете.

Вержицкий ответил, волнуясь:

— У меня нет другого выхода, поймите. — Он воскликнул с болью: — Знаю, что прав, потом все это увидят сами, а сейчас ничего не могу доказать.

В тот же день Колотов вызвал Вержицкого к себе. У подъезда стояла машина главного инженера, шофер Яков дремал, положив голову на баранку. Вержицкий поднял воротник и тихо прошел мимо. Но Яков за долгие годы службы у Колотова приучился спать лишь одним глазом. Он нагнал Вержицкого через несколько домов и упрекнул, распахивая дверцу:

— Выговора старому приятелю пожелали? Садитесь, Степан Павлович.

Колотов принял Вержицкого сразу — на столе у него лежало заявление.

— Чепухи этой не подпишу, — чуть не крикнул он Вержицкому. — Что это вам взбрело в голову — полжизни сознательной комбинату отдали, а сейчас в кусты? Берите назад заявление, рано вам еще на южные пляжи, рано!

У Вержицкого потемнело в глазах от бешенства. Еще никто не вызывал у него такой ненависти, как этот властный, грубый человек.

— Не возьму назад заявления! — сказал он сдавленным от злобы голосом. — И сами вы никуда не денетесь — подписывайте! Заключение врачей отменять вам не дано права.

Колотов сурово и настороженно вглядывался в Вержицкого, потом ворчливо отозвался:

— А я не очень уважаю заключение наших врачей. Ваши девочки, — он пренебрежительно ткнул в подписи на справке, — все что угодно напишут человеку, который десяток лет провел в Заполярье. Будете спорить, назначу новую экспертизу, профессоров приглашу. Но лучше до крайности не доводите. Идите и спокойно работайте. Или прямо выкладывайте, что за этим заявлением скрывается.

— Не буду я у вас работать! — крикнул Вержицкий, теряя самообладание. — Не нужна вам моя работа!

Колотов встал из-за стола. Теперь он стоял рядом с Вержицким, — Вержицкий отодвинулся, ему казалось, что Колотов бросится сейчас на него с кулаками.