Раскаты

Еще за воротами встречает ефрейтора Лосева дежурный и дневальный по КПП — батю и то встречают у ворот! — выжидательно засматривают в глаза, и он не поленится, откроет свой объемистый чемодан и достанет предусмотрительно положенные сверху письма. Пройдет он КПП, а из окон столовой уже торчат головы повара Богатырева и тех, кто в кухонном наряде.

Хороший человек этот Богатырев. Не потому, что сует ему на кухне что повкуснее (тут Виталька понимает: зачем-то почтальона задабривает, будто он сам пишет письма!), а просто так: всегда улыбнется при встрече, заговорит, расскажет что-нибудь, хотя и слывет в части грубияном. И вообще, он чем-то схож с Васей Макаровым. А это для Витальки много значит…

— Заходи, Витек! — кричит повар. — О почтальон, бог службы, тебя во какой мосол ждет!

— Так нету сегодня никому из ваших, — отвечает почтальон.

— Ничего! — не сдается Богатырев. — Завтра принесешь!

— Не-е, — мотает головой ефрейтор. — Так нечестно. Было бы письмо — зашел бы. А так…

И бегом, бегом к штабу. Потому что уже в его сторону и дежурный по КТП прицелился, и на крылечке санчасти нетерпеливо приплясывают больные, и у казарм высматривают почтальона свободные ротные дневальные… Лосев быстренько сдает дежурному по штабу тоже заранее сложенную отдельно штабную почту и скорее в каморку свою. Запрется он и не выглянет больше до самого обеденного часа, когда и положено ему раздавать почту по ротам. Все в части просто обожают его, все хорошие, и обижать никого не хочется, но и получать взбучку от дежурного по части, а то и от самого замполита тоже нет особого желания. Лучше уж скрыться побыстрее — в делу конец. Единственно кому он делает исключение, это, конечно, Василию Макарову. Ради него Виталька где хочешь откроет чемодан, если есть ему письмо. Вот это человек! Сильный, умный, красивый… Во всем батальоне некого с ним сравнить из солдат и сержантов, даже повара Богатырева… И как ждет письма от своей Люси!..

Тут дверь комнатки приоткрылась, и на пороге — как раз он сам.

— Ну-у, ты святой! — засмеялся Виталька.

— Что — меня вспоминал? — улыбнулся и Василий. При встрече они всегда улыбались друг другу.

— Ну да. Посмотрел туда-сюда — нигде не видать твоей коляски.

— Батю возил в горсовет, а потом на обед домой отвез и скаты взялся менять… Да говори скорей — есть или нет?!

— Есть, Вась, есть! Постой, куда ж я его дел…

— Ла-адно уж, Виталь…

— А-а, да я ж его в карман сразу сунул! — протянул письмо с улыбкой, без которой невозможно представить его личико. — Чего-то жидковатое оно сегодня.

Письмо было от Люси.

И было оно действительно ненормально жидковатое.

У солдат в крови привычка к незыблемому распорядку жизни, и любое малейшее отклонение, даже не касаемое службы, воспринимается ими обостренно и невольно их настораживает. И у Василия, совсем уже привыкшего получать от Люси лишь пухлые, увесистые письма, екнуло в груди при виде плосконького прямоугольника. Оно так и есть — это важнейший первейший признак: сначала утоньшаются письма, начинают приходить реже, а потом хлоп!.. — «прости, милый, родной, можешь презирать меня, но я…». Василий прошел к окну, закурил и с небрежной неторопливостью вскрыл конверт. Глаза споткнулись на первой же фразе: «Здравствуй, Вася». Без единого восклицательного знака, не то чтобы с тремя, как кричалось раньше.