Раскаты

— И точно: вечером среди вернувшихся в барак не было тех узников, которым он утром оказывал внимание. Страшнее, чем чистых фашистов, ненавидели и боялись мы его, этого Матвиенко… И вот казарменный комитет вынес решение казнить изменника и изверга. Исполнение приговора взяли на себя те, кто был покрепче: Володя Тимошенко — из Львова парень, Толя Козлов, тульский, и Гриша Малов. Какие были ребята!.. С Гришей мы в офицерской школе вместе учились и через два года встретились в Дахау… Они должны были тихо задушить Матвиенко за бараком, но что-то у них там не получилось. Он вообще был очень сильный, Матвиенко. Что тебе бык. А мы все, говорено, скелеты живые… Задушить не получилось, тогда ребята повалили его, и Тимошенко, как мы потом прослышали, начал молотить в горло осколком шифера, подобранным где-то на территории. Да не успели они его прикончить — на крик Матвиенко прибежала охрана. Ребят всех троих, конечно, сразу же изрешетили, но и Матвиенко я после этого не видел. Вероятно, перевели в другой лагерь. А хотелось бы повидаться, часто тешу себя мечтой… И представляете: даже жаль будет, если его уже взяли и расстреляли. Его должен взять я. И только я! У меня больше всех прав на это, я его «любимчиком» был… Ну, может, еще два человека есть. Думаю, тоже с удовольствием бы его придушили, будь на то наша воля… Вам, вероятно, и не понять, но именно — с удовольствием, с радостью. Вот так, прямо руками за горло… Лишний час его жизни — грех великий на нас. Правда, бывают, оказывается, такие обстоятельства, что и такой грех возьмешь на себя, — добавил непонятно и глянул вопросительно: — Я слишком высоко говорю? Простите уж старика, мы высоких слов не боимся, на них выросли вместо мира и хлеба…

По тишине, штыкуемой только стуком часов, и робким на батю глазам военкома Василий понял, что его желание осадить самоуверенного майора исполнилось с лихвой. Сам он не вникал в рассказ Георгия Александровича — слышал уже, но притишинье прыткого хозяина этого до тошноты чистенького кабинета отдалось сладостью. «То-то же», — подумал беспричинно-мстительно.

Он приткнулся на стул у окна и смотрел, как дробко осыпает стекло сухая крупка нарождающейся метели, а внизу, на бугристой мощенке, тормошится, подскакивая, кипятковой пылью. Заглядевшись пляской снежинок, Василий чуть не упустил разговора, беспорядочно порхающего сегодня с одного на другое.

— Вы, товарищ полковник, остались бы у меня на денек, отдохнули, а? — предложил вдруг военком. И загорелся своим предложением: — Баню я заказал бы соседу — деревенскую, с парком да веником! Эх, попарился, помылся — заново родился!

— Нет-нет, мы поедем, — ответил Донов. — Вот доберемся и обязательно затопим баньку. Сами затопим, в банях я, не стану скромничать, имею толк… Что до «заново родился» — верней не скажешь. Как еще говорено: баня — мать вторая, кости расправит, все дела поправит. Правда, не совсем я уверен… все ли?

— Я, кстати, в них тоже маленько смыслю, — подхватил военком. — И читал, и на практике кое-что испытал. В русских банях на разный лад мылся, а однажды и в финской сауне довелось побывать.

И офицеры нарочито живо ударились по баням — оба оказались их знатоками. И знатоками, достойными друг друга, несведущему их разговор показался бы ребусом: «термы Каракаллы», «турецкие бани и серные тифлисские», «финская сауна», «офуро и сэнто». оказавшиеся японскими банями, так и сыпались в разговоре. Непринужденно обсуждались достоинства жара липового и осинового, пара кваса и душицы, веников березового и дубового, но победителем и в этом споре-разговоре опять же стал батя:

— А все же, думаю, вам не доводилось бывать в японской опилочной бане, — сказал он и даже причмокнул губами. — Я и сам-то вкусил ее всего два разочка, когда на восточной границе служил.

— Нет, не слышал, — сдался военком, явно одолевавший в истории и теории бань. — Любопытно!

— Готовится жутко ароматная смесь из кедровых опилок и что-то за полусотню разных трав. За десять — пятнадцать минут на таком ложе вытаивают все кости, словно в невесомость уходишь… Но я все же предпочитаю нашу русскую баню-матушку. Она — ярче, сытнее. В нашей-то постоянно в движении, веник заставляет работать, а не лежать мумией. Знай хлещись да покрякивай: эх, куда ты попал, елкина мать, Робин Крузо!