Раскаты

Василий слышал и не слышал полупраздный этот банный разговор. Отогревшись чуток в тепленьком комиссаровом кабинете, он вдруг почувствовал себя плохо. В висках давило и слышно простукивали тупые неровные толчки: тупк-тупк-тупк-тупк… и даже глаза — сторонний, казалось бы, орган — побаливали, особенно остро щипало веки. Стараясь отвлечься, Василий таращился в метельное окно, но бурая муть утомляла, он переводил глаза и который уже раз вздрагивал, наталкиваясь на батин полушубок, висевший рядом на трехногой вешалке-вертушке. Кожа дубленки на сгибах протерта почти насквозь, скаталась в мелкую крупку — знать, мокла и прочищалась многажды, но ворот роскошен, из белейшего, ровно подстриженного меха, и пристрочен, видать, недавно, даже нитка на шее смотрится свежей. Казалось, батя раздвоился: и справа, и слева он. Один сидит в кресле, непривычно много разводя тары-бары, а второй немо стоит у шкафа и пытливо смотрит в упор. И вообще, было ощущение, будто все вокруг размыто в гранях, зыбко, раздвоено. В голове было гулко и пусто, и в то же время напряженно просилась очень важная, понималось, мысль, но просветление не приходило, чего-то он не мог ухватить главного, и цепь, которую щемяще чувствовал, никак не сцеплялась и дразняще позванивала. Может быть, мешали эти дурацкие байки старших о банях. Баня, баня… При чем здесь баня? Нет, как все ж таки въедается в слово приписанный ему смысл. «Баня» — и сразу перед глазами чьи-то распаренные животы, бедра, ноги, хотя тут по звучанию первым делом надо бы узреть нечто от «бабы» и «няни». А может, пошло оно от «баловать — нянчить» свое тело? Тьфу! Нашел время и место своим… испражнениям. Нашелся тоже — банщик. Бедный ты, Робин Крузо! В бане бедный Робин Крузо…

И тут его встряхнуло.

С минуту он сидел, сжавшись, затаившись, боясь неосторожным шелохом вспугнуть догадку.

— Товарищ полковник… — сказал наконец сдавленно.

Донов и Курасов словно ждали, когда он войдет в разговор: замолкли враз и дружно повернулись к нему.

Василий встал, выпрямился и привычным движением готовящегося к рапорту солдата оберучно продернул китель вдоль ремня.

— Товарищ гвардии полковник. Я, кажется, все понял. — Сказал, вычеканивая каждое слово. — Вы не ошиблись: кажется, ваш Робинзон Крузо действительно здесь. Вернее, ненамного ошиблись… Я вспомнил — видел его в бане.

— Что вспомнил? — Донов так резко сдвинулся в кресле, что оно жалобно скрипнуло. — Кого видел? В какой бане?

— Вспомнил, где слышал ту идиотскую фразу о Робинзоне Крузо. В бане. От лесника, папашиного дружка. Он иногда приходит к нам мыться. Только зовут его не Матвиенко, а Семенов. Семенов Иван Петрович. Низенький вот такой, кудлатый, квадратный. И еще… шея у него истыканная вся, измочаленная прямо, сплошные шрамы! Да, да, точно помню — вместе мылись однажды в бане. Хлещет себя веником и то и дело про Робина Крузо, и что хоть сюда-то он ходок, это от него мы переняли с папашей. Вот я и подумал…

— Та-ак…

Донов, снова подтянутый, строгий, словно на плацу перед выстроившимся батальоном, прошелся по комнате. Обратил внимание на военкома — тот сидел и ошалело водил глазами: определенно черт-те что происходило сегодня в его кабинете!

— Вот как оно вывернулось, майор. Возможно… он и есть. Староста наш барачный, из Дахау.

Курасов, всем своим видом выказывая сомнение, выбрался из-за стола, вышел из кабинета и скоро вернулся с тонкой папкой в руках. Встал у стола и раскрыл папку, негромко, едва не по слогам, начал читать:

— «Семенов Иван Петрович. Место рождения: Ленинградская область, деревня Липовка . . . района. Год рождения: тысяча девятьсот тринадцатый». С воинского учета снят в прошлом году. Да, приехал он сюда после войны, в сорок шестом. Но — мало ли тогда понаезжало… А знаете, я тоже видел его однажды, на охоту вдарившись в синявинские леса. Человек как человек…

— Похоже, что он такой же Семенов, как я Наполеон Бонапарт, — сказал Донов. — А вы думаете, фашисты внешне не похожи на людей? Какие еще красавцы! Русоволосые, синеглазенькие.

— И что же вы хотите предпринять, товарищ полковник? — спросил военком, невольно заряжаясь тем строгим волнением, которое так и отдавало от Донова и Василия.

— Ехать. Не в Синявино, а туда, где он есть, на кордон. Ехать, идти пешком, ползти! Лишний час спокойной жизни — слишком ему дорогой подарок… Хоть проверить просто, на худой конец.

— А может, лучше здесь сообщить, в райотдел? Это мы мигом, там ребята серьезные…

— Нет. — Донов отрезал сухо. — Его должен взять я. И только я, говорено было… Возможно, вам не понять, но я и текст телеграмм двум своим друзьям постоянно ношу в уме: «Выезжай опознание Матвиенко». И знаю: через день оба будут на месте. Это у меня… болезнь, если хотите. Думал, до смерти не излечусь… И представьте — она нисколько не легче, чем любая болезнь, всю жизнь отравляет.

Курасов просительно заглянул ему в глаза.

— Товарищ полковник, я — с вами… Прошу вас, очень прошу…