Расказаченные

– Ты мне все равно смотри за ним.

Совсем мало времени прошло с тех пор, как Степан уехал из родного хутора, но за это время Ирина успела соскучиться. Каждый день она молилась за мужа, чтобы с ним ничего не случилось. В этот вечер они сидели допоздна и не могли налюбоваться друг на друга. Для Степана это был приятный сюрприз, но служба продолжалась. На заранке Иван Тимофеевич с Ириной отправились домой, а братушки их провожали. Степан шел за лошадью, пока дорога не закончится и махал жене.

Глава 3

Лето выдалось жарким и душным. Во всех куренях двери стояли нараспашку. Хутор Ольховый обезлюдел. В базу разве только можно было встретить казаков-стариков, детей и казачек. Уже вечерело, Иван Тимофеевич вместе с Варварой Семёновной сидели на улице, о чём-то размышляя. Это были редкие минуты, когда они могли спокойно поговорить. Неожиданно, как стрела, выскочила Машка.

– Батя! Маманя! Началось! Началося… – кричала Машка и, вылупив глаза, бежала в сторону родителей.

– Тьфу ты, дурёха, чего у тебя там началось? – хриплым голосом пробурчал Иван Тимофеевич.

Варвара Семёновна вскочила с бревна и стала от испуга кружиться.

– Дурак старый! Иринка рожает!

– Ох ты, Божья Матерь! Воды мне и тряпок, – возопил Иван Тимофеевич. Машка схватила ведро и побежала к колодцу.

– Не слухай его, Машка, я за повитухой. Не пущай батю к Иринке, не его это дело, роды принимать! – кричала Варвара Семёновна.

– Я лекарь, лучше вашего знаю, что надобно, а что нет! – бурчал Иван Тимофеевич, а сам не решался идти в курень.

Несмотря на современную медицину XX века, у казаков было принято роды принимать по старинному обычаю. Приглашалась повитуха, а все члены семьи мужского пола выгонялись на улицу. Существовал даже целый родильный обряд, который казаки беспрекословно выполняли. В доме обычно оставались две родственницы роженицы и повитуха.

Иван Тимофеевич поковылял в курень, схватил Тимофея Аристарховича под руки и сказал:

– Пойдём, батя! Не наше дело тут топтаться.

– Ванька, ты б горилки прихватил, чтобы не слишком нам думать об родах, – пробурчал самый старший Тишин.

– Тебе лишь бы хлебануть, всегда повод найдёшь, – бурчал Иван Тимофеевич.

– Правду гутаришь, батя, без горилки не обойдёмся, – однако добавил он.

Тишин усадил отца на лавочке, а сам побежал в подвальчик неподалёку, откуда вытащил бутыль горилки.

– Машка! Хлебу нам принеси и солью посыпь! – крикнул Иван Тимофеевич.

– Удивительное это событие. Пятерых Варвара рожала, и каждого ждал, как первого, волнуюсь – сил моих нет. Теперь внуков жду, а чувства прежние, – сказал Иван Тимофеевич, разливая горилку.

– Это в тебе родственная душа играет, – сказал Тимофей Аристархович и потянулся за стаканом.

– А-а-а, батя, тебе только одно: выпить да бельтюки закатить, – пробурчал Иван Тимофеевич, но сам также потянулся за стаканом горилки.

На пороге появилась Машка, держа в руках хлеб, испечённый в печи, лук и соль. Подбежала и положила на пенёк рядом со стариками.

– Ну, что там с Иринкой? – поинтересовался батя.

– Кричит да стонет! - ответила Машка.

Возле заборчика появилась Варвара Семёновна, позади нее быстрым шагом шла повитуха из соседнего база. Звали её Раиса Кузьминична.

– Кузьминична, ты береги мне внука и дочку, – крикнул Иван Тимофеевич, откусывая головку лука.

– Не учи, дед! – проворчала повитуха и направилась внутрь.

Машка побежала следом, а казаки остались на улице. Ожидание было долгим, почти пятичасовым. Уже давно стемнело. Дедушка заснул на лавочке, только прислонился к стенке сарайчика. Иван Тимофеевич накинул на него зипун, чтобы тот не застудился, а сам бегал вдоль база, но не решался зайти в курень. На пороге появилась Машка.

– Папаня! Ты истопку справил?

– Ой, дурак старый! Совсем варка моя дурная стала, – пробурчал Иван Тимофеевич и побежал топить баню.

***

Особо строгие элементы запретов встречаются на Дону в родильной обрядности, связанной с матерью и ребенком. Эти запреты имеют цели обережные и предупреждающие. 

Беременной запрещалось садиться на пустое ведро, иначе может случиться выкидыш. Запрет основан на сравнении пустого ведра и пустого чрева. Нельзя переступать через коромысло, «при родах ребенок поперек пойдет»; здесь кривая линия коромысла наводит на мысль об отрицательном воздействии на женщину.