Раскол Русской Церкви в середине XVII века

Эту идею ясно выразил инок Филофей в знаменитом письме вел. кн. Василию Иоанновичу: «<…> Благочестивый царь! Два Рима пали, третий – Москва – стоит, а четвертому не бывать. Соборная Церковь наша в твоем державном царстве одна теперь паче солнца сияет благочестием во всей поднебесной; все православные царства собрались в одном твоем царстве; на всей земле один ты – христианский царь. <…> И такой взгляд стал верованием образованного древнерусского общества, даже проник в народную массу и вызвал ряд легенд о бегстве святых и святынь из обоих павших Римов в новый, третий Рим, в Московское государство. Так сложились у нас в XV–XVI вв. сказания о приплытии преп. Антония-римлянина по морю на камне со святынями в Новгород, о чудесном переселении чудотворной Тихвинской иконы Божией Матери и пр. К тому же люди, приехавшие с разореннаго православнаго Востока просить милостыни или приюта, укрепляли в русских это национальное убеждение. <…> Цареградский патриарх Иеремия <…> в 1589 г. <…сказал> московскому царю: "Воистину в тебе Дух Св. пребывает и от Бога такая мысль внушена тебе; ветхий Рим пал от ересей, вторым Римом – Константинополем – завладели агарянские внуки, безбожные турки, твое же великое российское царство, третий Рим, всех превзошло благочестием; ты один во всей вселенной именуешься христианским царем"» [31, с. 377–378]. В этом роде высказывались многие приезжие или писавшие в Москву греки.

И не только греки; в 1732 г. царь Имерети Александр писал имп. Анне Иоанновне: «Как в прежнее время совершилось преобразование Древнего Рима в новый Рим, который есть Византия, и Кесарь был заменен другим Кесарем, таким же образом за наши грехи кончилось и это государство, и власть перешла к новому царству и кесарству, заменившему Константинополь, которое и есть Белая Россия великого севера, святого города Москвы» [231, с. 113]. Конечно, в 1732 г. все это звучало в Петербурге анахронизмом, но православных грузин по-средневековому воодушевляло в их древнем и постоянном стремлении к соединению с Россией, ради которого они, начиная с времен царя Федора Иоанновича, пролили потоки крови – своей, турецкой, персидской и лезгинской.

Отмечу, что впервые близкую мысль высказал митрополит Зосима в 1492 г., назвав «Москву новым Константинополем, а московского великого князя (Ивана III) “государем и самодержцем всея Руси, новым царем Константином новому граду Константинову – Москве и всей русской земле и иным многим землям государем”» [88, с. 93]. Приблизительно тогда же в России впервые «появляется новый обряд интронизации <…>, разительно напоминающий венчание на царство в Константинополе: таким образом 4 февраля 1498 г. был поставлен и венчан <…> Дмитрий Иванович, внук Ивана III» [88, с. 95]. Иерусалимский патр. Феофан писал в 1619 г., что Бог «врагов святыя нашея веры покорит под нозе благочестивому нашему християнскому царю Михайлу Феодоровичу, яко да той един будет царствуяй на вселенней истинный христианский царь и владыка, и самодержец, и расточенное и многонасилуемое того царьствие соберет воедино и умножит, и распространит от моря и до моря, и от рек до конец вселенныя, и врази его персть его полижут» [139, с. 140]. Почти буквально эти слова повторил патриарх Филарет (см. [183, с. 258]).

Тут нужно сделать очень важное для понимания политики царя Алексея Михайловича отступление. Он и его предшественники и преемники – московские великие князья и цари – не только по-человечески и по-христиански жалели «ограбленных и оскорбленных» заезжих греков-иерархов и не только по-царски мечтали об объединении под своим скипетром всех православных народов, но и – что очень важно, хотя об этом почти никогда, насколько я знаю, не говорили и не писали, – были в огромном и неоплатном долгу перед греческим духовенством вообще и Константинопольским патриархатом особенно. Я имею в виду постепенное, в течение XIV–XV вв., возвышение Москвы и ее князей от почти нуля до положения объединителей и возглавителей Руси.